Провода соединяли Гэррета с аппаратом биологической обратной связи (БОС), и под умелым руководством моего мужа и коллеги, доктора Стивена Фариона, он учился мысленно управлять некоторыми процессами, происходившими в его теле. Ему уже удавалось нагревать руки, просто представив себе, что они становятся теплыми, а воображая себя расслабленным и мягким почти полностью снимать напряжение в мышцах. Все это получалось у Гэррета очень хорошо, он уже начал понимать, как разум может влиять на организм и управлять им.

Гэррет получал радиотерапию. Его мать и отец, Сью и Ричард Портеры, старались сделать все возможное, чтобы помочь лечению. Незадолго до этого, в том же году, от рака умерла бабушка Гэррета. Во время ее болезни родители Гэррета разыскали одну из магнитофонных записей Саймонтонов (доктор Карл Саймонтон и его жена Стефани были первыми, кто стал использовать визуализацию и образное представление для высвобождения силы разума и направления его на поддержку иммунной системы).

Гэррет пользовался этой пленкой, но во время нашей первой встречи он сообщил мне, что, по его мнению, это слишком скучно для детей. Он хотел сделать кассету, которая бы нравилась детям. Ее запись и стала нашей первой задачей.

Прежде чем продолжать рассказ о работе с Гэрретом, я бы хотела остановиться на вопросе, который задавал себе Гэррет: «Почему я?». Почему я выбрала профессию, связанную с исцелением детей? Большая часть этой книги рассказывает о возможностях человека, его естественных способностях развиваться, исцелять себя и изменяться, о том, что мы можем влиять на все, что происходит внутри нас. Это относительно новая идея в западном мышлении. Но к тому времени, когда я познакомилась с Гэрретом, для меня она уже не была новой.

С раннего детства наряду с западными идеями меня волновали представления Востока. Я выросла в семье, где уже во времена Второй мировой войны интересовались и изучали идеи, которые только сейчас появляются в западном сознании и постепенно завоевывают внимание ученых. Мои родители Эльмер и Эллис Грин занимались объединением западных и восточных представлений в области физики и метафизики. Во времена моего раннего детства, школьных и университетских лет отец занимался физикой, наука и философия влияли на мою жизнь и образ мышления. Понятия, сформировавшиеся еще в детстве, имели прямое отношение к саморегуляции и представлению о единстве тела и разума.

В 20-е годы основное направление психологии перестало изучать психику как таковую. Психология отвернулась от таких понятий как воля, сознание и осознавание. Ее все более сужающийся интерес обратился к проблемам, которые считались «научными».

Но в моей семье разделяли представления психолога Уильяма Джеймса, который писал: «Разрыв между наукой и религией необязательно будет вечным, как это кажется на первый взгляд… научный подход, который сейчас сурово отрицает индивидуальность, когда-нибудь будут рассматривать скорее как полезную эксцентричность, а не победившую точку зрения, как это сегодня уверенно утверждается научными сектантами».

Сразу же после открытий Уильяма Джеймса, которые сейчас вновь привлекают интерес и воображение многих психологов, основной курс психологии резко повернул от возможности сближения с религией и философией и стал сурово безличным, что заставило одного психолога пошутить: «Вначале психология потеряла душу, затем разум и, наконец, она потеряла сознание».

Во время обучения психологии в колледже я осознавала, что та психология, которую я изучаю, не соответствует моему пониманию. Я знала по собственному внутреннему опыту, что тело слушается разума, что мы действуем на основе мысленного образа и представления о себе, и предвидела, что предметом психологии будет сознание.

Ради того, чтобы соответствовать требованиям преподавателей, добиваться их одобрения и хороших отметок, мне приходилось быть в основном русле той науки, которой я отдала свое сердце. Но одновременно с этим я прекрасно помню свое ликование по поводу радостного открытия: есть что-то неподвластное логике. Мне нравилось тогда повторять: «Очевидное различие между наукой и религией лежит в нашем невежестве», и эту уверенность я сохранила до сих пор. Мы многого не знаем о том, как устроен мир, кто мы, для чего мы, какова природа разума, природа жизни, природа действительности, но я уверена, что, какова бы ни была истина, она внутренне остается неизменна.

В детстве сознание всегда было в центре моего внимания. Когда взрослые хотели меня в чем-то убедить, они говорили: «Сознавай», «Осознавай», часто повторяли: «Не поступай неосознанно». В результате интереса моих родителей к восточной и западной мысли я познакомилась с людьми, имеющими сильно развитые способности к саморегуляции. Их необыкновенные способности принимались нами, детьми, как нечто само собой разумеющееся, поскольку дети воспринимают так все, что составляет их жизнь. Частью моей жизни была саморегуляция по системе йога, и представление о том, что разум играет важную роль в исцелении, воспринималось мною почти всегда как нечто само собой разумеющееся.

Когда я была маленькой, у нас в семье часто говорили о связи тела и разума. С раннего детства помню, что, когда у меня болел живот, мне говорили: «Ты же хозяйка своего желудка», а если я жаловалась на зуд от комариного укуса, то слышала: «Постарайся мысленно сделать так, чтобы ощущение прошло или превратилось в какое-то другое чувство».

Когда мне было одиннадцать лет, мы некоторое время жили зимой в Канаде. Мы занимали летний дом на берегу залива Виктория. С большой террасы можно было во время прилива бросать камешки в воду. Источниками тепла в доме служили камин в общей комнате и большая дровяная плита.

Наверху располагалось несколько больших спален, и у меня с братом Дугом было по такой спальне. Наши младшие сестры вместе с родителями спали внизу, где теплее, наверху же было так холодно, что каждое утро я видела замерзшую воду в кувшине на столике у зеркала. Схватив в охапку одежду, я спешила вниз и одевалась на кухне, рядом с раскаленной плитой, которая обогревала всю комнату. Вечером все повторялось в обратном порядке: я поднималась наверх в последний момент, уже облачившись в пижаму, ныряла в кровать между ледяными простынями и там дрожала, свернувшись калачиком.

Однажды папа вошел ко мне и, увидев меня, дрожащую, сказал: «Вытяни ноги и пошли кровь вниз к ступням. Представь себе, что ты протянула ноги к печке, и им становится все теплее и теплее». Это сработало почти мгновенно, и скоро моим ногам стало уютно и тепло. Этот способ согревал меня в Канаде, и с тех пор много раз помогал во время походов, игр на холоде и катания на лыжах. В то время не было приборов БОС, но когда мои ноги начинало покалывать и они согревались, я чувствовала это своей собственной биологической обратной связью.

Итак, возможность саморегуляции не была для меня новостью. В какой-то степени это было естественным умением, таким же естественным, как умение ходить или говорить. Я понимала, что могу научиться успокаивать боль в животе ли вылечить свое больное горло точно так же, как могу научиться играть в теннис или водить машину.