Час прошел.

Шереметова: Букет!..

Пупков: Да, букет.

Варька, откликается: Букет…

В апартаментах Пук безумствует с цыганами — на «заворачивай оглобли», под его ногами танцуют пустые бутылки из-под водки.

Цыгане безнадёжным осуждением в лицах — на вертеп, тянут плач.

Пук: Девочки!..

Падает, ноги сложились на подкос от водки. На его стон на этот раз явились Мэрилин и Лайма.

Мэрилин, злобно: У меня от этой работы детей не будет!

Вдвоём они, вцепившись в тело Пука, грубо тащат его к дивану, и жутким усилием заваливают на этот диван. Как облезлые кошки забираются к нему, с обеих сторон, но сообразив, что отключка до утра, перемигиваются — «пропустим по глоточку», слезают с дивана и удаляются выпить.

Их долго нет. Пук выходит из отключки, ищет «девок», не найдя, в бессознательном состоянии раздевается и ложиться на место.

Мэрилин и Лайма возвращаются, видят его голым на диване, он в этот момент цепляет во сне, чем бы накрыться — одеяло ищет. Ну уж это он нам не оплачивает — переглянулись «девки», круто развернувшись, они уходят, бросив голого Пука — беспомощным.

Сцена 5: День пятый

Заворачивай оглобли, hamba, tika, tika

Апартаменты Пука. Косметолог работает. Позднее — на сходке «Челнока» Шереметова и челночницы задают торговой точке «крышу», Пук, «Эйнштейн», и сам «Челнок»

С появлением Пука и его банды к персоналу в гости невесть откуда зачастил убоец в форме уборщика, мордой страшен — как чёрт.

Уборщик, бывший «зэка»: Маруська!.. Где «Сам» то?

Мэрилин: А бес его знает, вчера разделся — дьявол… хоть бы сдох от водки!

Уборщик: А Бамбину вашу как звать?

Мэрилин: Так — Лайма! Это она для клиента — Bambina, что — «Chao!»

Двери апартаментов отворяются, с чувством исполненного долга уходят восвояси двенадцать «девиц» из кордебалета, они пили шампанское всю ночь с цыганами, утром «Эйнштейн» оплатил им вызов к цыганам, чтобы Пук не узнал.

Пук, является в скорби, больной от водки: Я приехал на Родину моих предков, чтобы внести вклад в жизнь страны, вложить капитал… Я за всю жизнь столько не выпил, сколько за эти пять дней — душа болит!

«Эйнштейн»: Ещё один день и тебя в гроб вынесут — душа упокоиться.

Пук, ощупывает лицо: Я что-то будто въехал вчера — в бутылочку?

«Эйнштейн»: В гроб краше кладут.

Пук: Нет, так не пойдёт, тащи сюда какого-нибудь — по трупам, чтобы привычка была — без осечки, по трупам вернее всего, это я вчера обо что-то рожей долбанулся — и пусть жениха рисует, «хохломой» — той.

Через час элитный косметолог отмачивает своими секретными составами рожу Пука, «Эйнштейн», Мэрилин, Лайма наблюдают с мистическим ужасом — тот пообещал омолаживание на 20 лет, а Пук велел ему набальзамировать, и пройдоха «согласился».

Косметолог, снимая свои салфетки с кремами: Хоть женихом, хоть невестой! Хоть Мэрилин сейчас нарисую — на пари.

Пук, скептически: Меня пока ты нарисуй, а Мэрилин — завтра будем рисовать. С пол лица — Мэрилин, с пол лица — Лайма, на контракт, без пари.

Косметолог начинает колдовать своей кисточкой над рожей Пука. Получается жених — хоть сейчас под венец. Забальзамированный.

«Эйнштейн», Мэрилин, Лайма, про себя одновременно: Мумия! …

Пук остался вполне доволен новой рожей и вот они уже и на точке «Челнока».

Челночницы встречают Пука такими глубокими взглядами намёка на его интерес, что он клинится в мумию, струсив чуть не до коликов, ну а вот и Шереметова — на подмигушки встречает его «безумными» глазами, чертовщинка в глазах так и прыгает — бесёнок, никак не подступишься, враз — отказ.

Пук, одурев от робости на встречу, начинает у челночниц брать образцы китайских шмоток, доходит до Шереметовой.

Челнок: На интерес вся точка в лёт. Я как посажённый отец вообще согласен! Честным пирком да за свадебку.

Шереметова: Давай, заворачивай оглобли.

Ходоки рядить женитьбу отваливают.

Челнок: Шереметова, когда же ты выйдешь замуж?!.. Калеку то я не считаю, в упор, ты не пристроена, не при мужике, да ещё с дочкой, а годы идут, это пять лет назад у тебя была трудовая книжка и фигура женщины, а теперь из наружности мы с тобой в одной — тягловой по форме скот, и на грош пенсии не заработать, точка на ладан дышит.

Шереметова: Бандюга, рожа бандитская, да я же его и вспомнила, с самолёта с такой бандой сошёл, в масть — убоец, всё одно за решётку!

Челночницы, наперебой: — Так это же самое недостающее! — Крыша.

«Эйнштейн» гоняет по городу, и за город, не желая везти Пука в апартаменты на «вертеп», тот в прострации не замечает, куда его возят, взгляд его отрешённый, ушел в себя, да уж будто он и не в России, а катит уж по бесконечным просторам своей Кении — дедушкин бизнес. Машина стала — меняй колесо. Тьма уже накрыла, и как на грех машина стала у мусорных баков свалки, а на свалке — огонёк теплится, будто горит что-то и вонь то — от резины.

Пук, выйдя из машины вдыхает ночной воздух: Это когда мы напали на действительно стоящую жилу — Калифорнийская, вот тогда и дело в новый оборот вышло, когда дедушка начинал бизнес, оборот был всё грошевый, но Африка за шины то следы его ног на песке готова была целовать, лысые покрышки на тех то колёсах ещё по десяти лет песок тёрли, а машины каковы были… дыра. На том и развернулись в настоящее дело, но шинный бизнес не бросили…

«Эйнштейн», брезгливо задыхаясь от гадкой вони жжёной резины, слушая розовые воспоминания этого бандита торговца оружием, чувствует, что он в деле прямо на помойке и отчаянно кривится — спасите меня.

Из темноты к ним вынырнула тёмная фигура, заблудился что ли.

Прохожий, шатун: Извините, скажите, пожалуйста, метро станциясе кайда?

Пук, оживляется: Видишь street…

«Эйнштейн», тронув его за плечо: «Соломон», ты не в Нью Йорке…

Пук, «очухавшись» во тьме: Извини, brat, prego, hamba, tika, tika!

Прохожий, вглядевшись в Пука, тут же смотрит «своим в доску мужиком». «Эйнштейн», не моргнув глазом, даёт ему отмашку — спокойно: прямо, прямо, иди. Тот уходит как ни в чём не бывало, будто всегда так только и слышал, куда идти. «Эйнштейн» по-быстрому спохватывается менять колесо.

В апартаментах Пук безумствует с цыганами — на «заворачивай оглобли», под его ногами танцуют пустые бутылки из-под водки.

Цыгане безнадёжным осуждением в лицах —