и в чем ты выходишь на дежурство, в кредитной сводке это не отражается. Никаких штрафных коэффициентов в ведомости не появляется.

Под рубашкой у меня обычный белый топ, плотный, максимально закрытый, насколько это может позволить майка такого типа. Шорты я храню в шкафу в кабинете Рит.

Если вы торопитесь меня осуждать, то я сейчас вам объясню. На верхнем слое Лимба практически адская жара. И вопреки земным законам, чем выше ты находишься над землей, тем хуже. А мне предстоит шесть часов летать в раскаленных небесах над полями, и делать это в тесной, плотной, тяжелой форме — очень-очень неудобно. Даже не три пота сойдет за смену, а потов десять.

Когда я выхожу из кабинета Рит, я вижу косые взгляды. Ну, как всегда. Хотя не мы одни с Рит это практиковали. Многие патрульные не любят вариться в деловых костюмах. Тем более, что с демонами куда удобнее сражаться в джинсах и футболке, а не в сковывающем движения пиджаке.

Между прочим, зря они пальцами тыкают, нормальные шорты. Не короткие. Папа бы, наверное, поморщился, что, мол, неприличная одежонка, но папа у меня очень религиозен, в конце концов. У него не очень современные взгляды.

Отвлекаться на такую дурь полезно, удается отстранить это странное ощущение пустоты, что не отпускает меня с утра. Но оно возвращается довольно быстро. Одной лишь дурью голову не займешь.

Я выхожу из Центра Управления Патрульными Службами и оказываюсь лицом к лицу с Полями. Они дышат на меня сухим жаром. И даже привыкшая находить красоту в любом пейзаже по старой привычке практикующей художницы, я смотрю на далекие холмы, покрытые лесами из крестов, — и мне плохо.

Не жутко, не страшно, просто плохо.

И все же, нужно работать. Нужно материализовать за спиной крылья — и как всегда перед работой они мне кажутся ужасно тяжелыми, и оттолкнуться — пятками от земли, крыльями от воздуха.

— Это просто работа, — твержу я себе, набирая высоту, — просто работа. Ничего больше. Кто-то должен следить за демонами, кто-то должен находить демонов, получивших амнистию, кто-то должен их подкармливать, приводить их, голодных и измученных, в чувство, кто-то должен сопровождать демонов в Ареопаг, где они получат свою амнистию.

Проблема только в том, что мне просто физически паршиво находиться тут.

Ведь демоны здесь не просто заключены.

Демонов нельзя сдержать просто так. Они сами по себе сильнее любого обитателя Чистилища, и потому их приковывают к крестам. К простым деревянным крестам простыми стальными оковами.

А потом эти кресты и эти оковы освящает прикосновение руки Орудия Небес, руки Артура Пейтона. И с этой секунды соприкасаться с крестом любой грешной душе будет больно.

Демоны же и есть грешные души. Те же люди в прошлом, которые в посмертии не остановились, грешили, грешили и получали одну демоническую метку за другой, пока не одемонели окончательно.

И все Поля Распятых по сути — это место концентрации их боли.

Да, я знаю, все за дело.

Да, я знаю, что некоторые демоны могут получить амнистию.

Некоторые.

Ключевая проблема в этом.

А демоны постарше, посильнее? Что с ними? А ничего. Они формально наказаны навечно.

И все эти мои мысли — они такие бестолковые на самом деле. Я ничего не поменяю, я всего лишь пылинка в Лимбе, никто меня и слушать не будет, не то что взять и переломить ради меня вековые традиции Чистилища. Тут даже новый, более прогрессорский вариант формы утверждали десяток лет, что уж говорить о чем-то таком, как отношение к демонам.

Я лечу над Полями, не особенно приглядываясь к происходящему там, на земле. Если разомкнутся оковы одного из крестов — у меня заколет рабочая метка на запястье. Тогда я спущусь, медленно закладывая круги.

Этих меток у меня на запястье много и большинство из них постоянные. Они служат для связи с друзьями и коллегами.

А рабочую метку стирают в конце каждой смены, чтобы не тянула лишний раз.

Как же я сейчас завидую Джону и ушедшей в свой чертов отпуск Рит. Они могут абстрагироваться, они относятся к патрулям как к простой и необходимой работе.

Почему не могу я?

Нет, я ведь знаю, знаю, что другого пути просто нет. Никак больше демонов не остановишь. Дальше — только ад, а в этот тур билеты выдают лишь в один конец.

И у меня тоже выбора нет. Разве что пару сотен лет проторчать в архивах, отрабатывая свой немаленький кредит.

Я и это-то место получила только благодаря рекомендации Джона, без него я бы в Департамент Святой Стражи не попала, сюда очередь из трудоустроенных на десять лет как занята.

И грех мне жаловаться, да? Мне дали возможность отработать кредит, сейчас, а не двести лет спустя, многим не дается и этой возможности.

Почему же так тошно мне, особенно сейчас, одной, без Рит, когда не с кем поболтать и никак не отвлечешься от этого тягостного ощущения, что здесь и сейчас я делаю что-то ужасно неправильное?

Когда над моей головой вдруг раздается сухой раскат грома, я вздрагиваю и сбиваюсь с полета.

Непростительный просчет для ангела из Святой Стражи, вообще-то.

Потому что из-за потери концентрации одно из двух моих крыльев тут же сводит резкой судорогой, и оно вдруг исчезает. Совсем.

Не сомневайся в промысле Небес, Агата…

А я усомнилась.

И я падаю.

Вниз.

В Лимбе не умирают, второй раз не умрешь.

Несмотря на это, с землей мне встречаться больно…

2. Вкус чужой боли

Я прихожу в себя от боли. Жжет затылок, спина пылает, будто ее секли плетьми три часа кряду. Откуда я вообще знаю, как секут плетьми? Ой, да без понятия. Но сравнение подобралось вот такое.

Я не сразу осознаю, что могу шевелиться, кажется, что эта боль меня парализует, ослабляет. Надо мной едва-едва голубое небо и слепящее, режущее глаза белое солнце.

В этом небе я летела, под этим небом не удержала внимание на тяжести крыла. Оно рассеялось, и я рухнула вниз. Паршивый из меня Страж Полей, что бы там ни говорил Джон.

Одно мое крыло — не рассеявшееся — неловко изогнулось под моей спиной. Судя по острой боли — сломано. Хотя падение смягчило. Ударься я головой, было бы хуже…

— Святоша, — тихо хрипит кто-то из-под моей спины, — я чую, что ты очнулась, слезь с меня, будь добра.

Твою же любимую мамочку, Агата! Ты на кого-то упала!

Собираю себя