class="p1">— Все потому, что ты чертов везучий ублюдок, Генри, — снова шипит из-за моей спины Айвен. — Выторговал себе кормежку.

— Значит, Генри? — повторяю я, вновь поворачиваясь лицом к обрушенному мной на землю кресту. — Или лучше Генрих? Генрих Хартман?

— Генри, — Демон морщится от звучания своего полного имени. — Генрих Хартман — это практически приговор. И да, это мой приговор, но все-таки я сейчас предпочту о нем не думать.

— Почему приговор? — я удивляюсь, поднимая брови.

— Надо же, девочка не в курсе, с кем разговаривает, — хохочет за моей спиной Айвен. — Может, рассказать ей, почему тебя совесть мучает, а, Хартман? С чего можно начать? С девок, которых ты резал, как овец, еще смертным? Или с лимбийских похождений?

— Заткнись уже, Вэйл, — голос Генри становится еще ниже, но звучит, напротив, еще опаснее.

Айвен Вэйл рычит в ответ, уже без слов, как дикий зверь, и на моей спине волоски дыбом встают, будто он мне на ухо уже дышит своей яростью.

— А как тебя зовут, птичка? — ласковый голос Генри так контрастно звучит с его жестким тоном, которым он обращался к Айвену.

— Зачем тебе знать мое имя? — я виновато опускаю ресницы, припоминая, разрешено ли стражам представляться заключенным, и нет, не припоминается. — Я же вряд ли вернусь. Ты же понимаешь, я — страж. Мне не позволен контакт с распятыми.

— Но сейчас ты со мной хорошо так контактируешь, — насмешливо замечает Генри.

Я без лишних слов поворачиваюсь, демонстрируя Генри сломанное крыло.

— У меня вроде как исключительный случай, — поясняю я. — Да и, по сути, бросить место своего преступления я не могу. Нужен кто-то, чтобы помочь снова поставить твой крест.

Ожоги моя сущность залечить может — душа помнит, каким должно быть тело. Перелом крыла — нет. Это же дар небес вроде как. Нужен кто-то из серафимов, кто-то, умеющий исцелять наложением рук. Меня этим даром не одарили, увы. Слишком грешная.

Но, разумеется, за этот разговор мне еще влетит. Нарушение правила наверняка ляжет в выписку кредитных изменений. Но ладно, это я как-нибудь переживу.

— И что ты будешь делать? — тихо спрашивает Генри. — Пойдешь пешком? С Холма Исчадий? Это действительно долгий путь, тебе не вынести.

Ну да, не под палящим, безжалостным к нечистым душам солнцем верхнего слоя Лимба*. Не без воды и без еды. Но я уже подумала об этом.

— Я вызвала помощь, — я касаюсь запястья, покрытого черными мелкими значками и буковками, служащими для связи обитателям Лимба. — Скоро за мной прилетит мой друг. Он — серафим, он умеет исцелять.

— Ничего себе у тебя друзья, — Генри округляет глаза. — Ты cтраж, значит, работаешь на втором слое Лимба. Кого попало на наш слой не пускают, жалеют. Значит, грешков у тебя хватает. И ты — дружишь с серафимом? У них же нимбы жмут и аллергия на "грязных грешников". А он точно тебя не хочет?

— Он мой друг, — упрямо бормочу я. Вспылить бы, рассердиться, потому что не его это дело, а мне не можется.

— Так все-таки как тебя зовут, птичка? — повторяет Генри, переставая донимать меня вопросами о моей дружбе с Джо. — Позволь мне запомнить имя девушки, которая еще умеет искренне сочувствовать. В Страже Полей, да и вообще в Лимбе с такими персонажами большой дефицит, знаешь ли. Здесь все такие эгоцентрики…

— Сказало исчадие ада, — вполголоса цедит за моей спиной Айвен, — Хартман, не коси под святошу, а то меня стошнит.

Генри делает вид, что ничего не слышит, продолжая глядеть на меня с выжидающим интересом.

Я все-таки осторожно кошусь в сторону второго демона, вижу только русые волосы, рассыпанные по плечам, и жесткое лицо с острым подбородком и жестким прищуром. От этого демона почему-то мороз по коже идет.

— Агата, — вновь поворачиваясь к Генри, все-таки я произношу свое имя вслух, почему-то неловко краснею, а потом вообще зачем-то добавляю: — Агата Виндроуз.

Демон некоторое время молчит, будто пробуя мое имя на вкус.

— Забавно, — наконец тянет он. — Агата Виндроуз. Роза добрых ветров?* Принесешь мне удачу, птичка?

— Она тебе свою воду отдала, — раздраженно шипит Айвен. — Вот тебе и удача, Хартман. Чего ты там еще хотел? Забудь!

— Увы, но да, придется, — тихо вздыхает Генри и затихает. Смотрит даже не на меня, а в небо. И выражение лица у него довольно невеселое. Он покусывает губы, и, когда я приглядываюсь, замечаю, что его тело мелко вздрагивает. Он по-прежнему чувствует боль от соприкосновения с крестом, хотя мастерски это подавляет.

— Сколько ты распят? — невесть зачем спрашиваю я.

— Семьдесят восемь лет, четыре месяца и двадцать два дня, — эхом откликается Генри. — Хотел бы предъявить подсчет часов и минут, но тут я регулярно сбиваюсь.

Семьдесят восемь лет… Я тут пять минут на его кресте полежала и уже передергивает от воспоминания, а он на нем столько лет жарится…

— Можно, я о тебе помолюсь? — тихо спрашиваю я, а потом слегка краснею. Надо мной регулярно подтрунивают на тему моей любви к молитвам. Молись, мол, не молись — а Небеса закрывают кредитные счета только тем, кто занимается делом. А как же может отнестись к этому демон, сосланный в Горящие Земли? Только высмеет в своей ехидной манере.

— Что-что вы тут собрались сделать, мисс Виндроуз? — раздается суховатый голос Артура Пейтона за моей спиной.

Ой-ой-ой… А его-то как сюда принесло?

3. Субординация? Не сегодня!

Они стоят за моей спиной, Артур и Джон. Я не слышала, как они прилетели, впрочем, с архангелами и серафимами всегда так. Если они не хотят, чтобы грешники их замечали, как ты ни старайся, ты их не увидишь и не услышишь. Вот если архангел соизволит, вот тогда ты и услышишь и его голос, и шум его крыльев. Но только если соизволит.

Артур разглядывает меня со скептическим любопытством. Будто насекомое для коллекции изучает, пытаясь понять, ценный перед ним экземпляр или обычный колорадский жук.

— Вы вышли на дежурство не в форме, мисс Виндроуз? — ядовито уточняет он. — Смею поинтересоваться, это что же за апокалипсис у вас вдруг случился? Демоны сожрали вашу форму? И ваши мозги заодно?

Я с некоторым