— Я сопровождаю сестру, — ответила она. — Она выходит замуж за одного человека из Огайо.

— Огайо! — презрительно фыркнул матрос. — Держись побережья, красавица. Я тебе так скажу: туда, где не чуешь запаха моря, ехать незачем. Застрянешь в ихних лесах и не выберешься. Ну, вот опять…

Хонор вновь перегнулась через перила, и матрос ушел.

Капитан «Искателя приключений» сообщил, что вверенное ему судно еще никогда не пересекало Атлантику так быстро и гладко, как на сей раз. Узнав об этом, Хонор расстроилась еще сильнее. Пошатываясь, она сошла с трапа в нью-йоркском порту, тощая, как скелет, с чувством, что за прошедший месяц извергла наружу все свое нутро, так что осталась лишь оболочка. Ступив на твердую землю, Хонор с ужасом поняла, что земля тоже качается под ногами — как палуба корабля, и ее стошнило в последний раз.

И вот тогда она и поняла, что, если Господь в своей милости даровал ей самое гладкое и тихое плавание, которое только могло быть, и оно обернулось таким мучением, ей уже никогда не вернуться обратно в Англию. Грейс опустилась на колени прямо на пристани и вознесла благодарственную молитву за то, что они с сестрой благополучно достигли Америки, а Хонор стояла, глотая слезы. Она плакала по Англии и по своей прежней жизни. Теперь между ней и домом лежал неодолимый океан. Она не сможет вернуться домой. Никогда.

* * *

Гостиница «Особняк»,

Гудзон, Огайо,

26 мая 1850 года

Дорогие мои мама и папа, Уильям и Джордж!

С болью и тяжестью в сердце сообщаю вам скорбную весть о безвременной кончине нашей нежно любимой Грейс. Господь забрал ее к Себе такой юной, и когда она была уже так близка к своей цели, к новой жизни на американской земле.

Я пишу из гостиницы в городе Гудзоне, Огайо, где завершился земной путь Грейс. Доктор сказал, это была желтая лихорадка — недуг, очевидно, более распространенный в Америке, нежели в Англии. Я могу лишь принять на веру его диагноз, поскольку сама незнакома с симптомами данной болезни. Но, став свидетельницей мучений, сопровождавших успение сестры, замечу: Дорсет поистине благословен, что избавлен от этой напасти.

Я уже писала о нашем плавании до Нью-Йорка. Надеюсь, вы получили все мои письма, отправленные из Нью-Йорка и Филадельфии. У меня нет уверенности в здешней почте, и я беспокоюсь, доходят ли письма. По прибытии в Нью-Йорк мы изменили наши первоначальные планы и решили поехать в почтовой карете — до Филадельфии и через всю Пенсильванию до Огайо, — вместо того чтобы плыть на пароходе. Хотя многие мне говорили, что речные суда весьма отличаются от морских, я все равно не смогла бы заставить себя вновь совершить путешествие по воде. И теперь я боюсь, что Грейс погубили моя нерешительность и слабость духа: если бы мы поехали на пароходе, она бы, возможно, не заразилась желтой лихорадкой. Мне придется жить с грузом этой вины, надеясь на ваше прощение и Божью милость.

Не считая легкого приступа дурноты, Грейс хорошо перенесла путешествие по морю. Также она была в добром здравии и в Филадельфии, где мы останавливались на неделю у местных Друзей, чтобы прийти в себя после месяца в море. Там же мы посетили собрание в молитвенном доме на Арк-стрит. Я даже не представляла, что собрания бывают такими большими: около пяти сотен Друзей, в зале раз в двадцать просторнее, чем наш зал собраний в Бридпорте. Мне радостно думать, что Грейс удалось посетить это собрание и пережить столь волнующий опыт.

В Пенсильвании существует немало общин Друзей, где можно остановиться по дороге из Филадельфии в Огайо. И в больших городах вроде Гаррисберга или Питсбурга, и в маленьких поселениях — нас повсюду встречали тепло и радушно, даже когда у Грейс возникли первые признаки лихорадки, через два дня после отъезда из Гаррисберга. Поначалу болезнь проявляет себя жаром, ознобом и тошнотой, подобные симптомы сопровождают практически всякий недуг. Так что в самом начале у нас не было особенных поводов для беспокойства, не считая неудобств, которые Грейс испытывала в почтовых каретах, везших нас по Пенсильвании.

Мы задержались на несколько дней в Питсбурге, где Грейс вроде бы сделалось лучше, и она настояла на том, чтобы продолжить путь. Теперь я корю себя, что поддалась на ее уговоры и не послушалась голоса своего сердце. А оно подсказывало: Грейс надо как следует отлежаться. Но нам обеим не терпелось скорее добраться до Фейсуэлла. К несчастью, уже через день болезнь вновь проявила себя, но на сей раз — черной рвотой и желтушным оттенком кожи. Как я теперь знаю, это были определенно симптомы желтой лихорадки. С неимоверным трудом мне удалось уговорить возничих не высаживать нас в чистом поле, а все-таки довезти до Гудзона. К сожалению, мне пришлось даже повысить голос и накричать на них, хотя у Друзей так не принято. Остальные пассажиры, боясь заразиться, не позволили нам остаться в карете, и возничий определил нас на крышу, где стоял багаж. Это было опасно, карета тряслась и кренилась на поворотах, но я всю дорогу крепко держала Грейс, прижимая к себе и не давая свалиться вниз.

В Гудзоне она продержалась всего одну ночь, а утром Господь призвал ее к себе. Она бредила, но уже в самом конце мысли ее прояснились, и Грейс смогла передать вам слова любви. Я хотела забрать ее в Фейсуэлл, чтобы предать тело земле среди Друзей, но ее спешно похоронили в Гудзоне сегодня, поскольку опасались, что инфекция может распространиться.

Я решила продолжить путь, тем более что от Гудзона до Фейсуэлла всего сорок миль. Это уже не расстояние после пяти сотен миль от Нью-Йорка и тысяч и тысяч миль по океану. Меня огорчает, что Грейс находилась так близко от своего нового дома, но ей уже не суждено оказаться там. Неизвестно, что я буду делать, когда приеду в Фейсуэлл. Адам Кокс пока ничего не знает.

Грейс много страдала, но стойко терпела все муки, и теперь она на Небесах. Когда-нибудь мы снова встретимся с ней, и это дает утешение.

Ваша любящая дочь и сестра,

Хонор Брайт

Хонор никак не могла привыкнуть к тому, что теперь ее жизнь стала зависеть от совершенно незнакомых людей, которые давали ей кров и пищу, перевозили с места на место и даже взялись хоронить умершую сестру. В Англии Хонор путешествовала немного: не считая коротких поездок в соседние деревни, она бывала лишь в Эксетере, на ежегодном собрании Друзей, и один раз — в Бристоле, где у отца были дела. Она давно знала всех, с кем общалась, и теперь удивлялась, что знакомиться нужно со всеми и рассказывать о себе. Хонор не любила много говорить, предпочитая молчание, потому что в молчании хорошо думать и наблюдать за тем, что происходит вокруг. Грейс же, напротив, всегда была бойкой и оживленной и часто говорила и за сестру, чтобы той не приходилось говорить самой. Теперь, когда Грейс не стало, Хонор пришлось разговаривать больше — вновь и вновь пересказывать свои обстоятельства незнакомцам, на милость которых она отдалась с той минуты, когда возничий почтовой кареты высадил сестер Брайт у гостиницы в Гудзоне.