— До сегодняшнего дня за всю историю город сдавали только два раза, — объявил он приглушенным голосом. — В 1204-м, когда латиняне залили кровью и огнем Византий, и в 1453-м, когда Мехмед Завоеватель захватил Константинополь, к нашей общей славе. И теперь посмотрите-ка на это! Стыд и несчастье падут на нас и наших детей…

Люди инстинктивно сжались плечом к плечу, придавая себе немного смелости. Их лица были искажены болью и отвращением.

— Кажется, в Пера[8]развевается греческий флаг, — пробормотала женщина с закрытым лицом.

— Если все так и оставить, то эти проклятые румы[9]будут танцевать на наших трупах! — презрительно выпалил какой-то юноша.

Лейла часто наблюдала, как по Босфору в сторону Черного моря идут парусные суда. Летом с террасы своего йали[10]она смотрела, как величественные корабли спокойно проплывают мимо, и ей казалось — протяни руку и можно их погладить. Но эта ощетинившаяся оружием масса, готовая пролить поток огня и крови, внушала страх.

— Они ненавидят нас, — в отчаянии произнесла женщина с закрытым лицом. — Они будут издеваться, зверствовать. И некому нас защитить.

— А как же Его Величество? — возмутился учитель в зеленом тюрбане, который преподавал Коран в соседней мечети.

— А что вы хотите, чтобы он сделал? Он связан по рукам и ногам, — настаивал на своем юноша. — От него нечего ожидать, это уж точно.

— Прошу прощения, вы случайно не видели маленького мальчика, он был совсем один? — спросила Лейла, говоря в сторону. — Сегодня утром мой сын исчез. Думаю, он тоже хотел посмотреть на флот. Он вот такого роста, — сказала она, показывая рукой, — у него темные волосы и светлые глаза.

Старик в сюртуке повернулся к ней. У него были голубые глаза потомков смешения османов с кавказскими племенами. Кажется, он проникся беспокойством молодой матери.

— Он часто сюда приходил?

— Не знаю… Знаю только, что он иногда сопровождал отца в кафе, которое рядом с кондитерской. Но не уверена…

Поддавшись эмоциям, она чуть не рыдала.

— Да у вас кровь! — воскликнул мужчина, увидев ее исцарапанную руку.

Он приказал Лейле сесть на табурет у кафе, попросил хозяина принести воды и мыла. Он сам, очень заботливо, обработал рану.

— Кажется, у меня есть идея насчет вашего сына, — наконец произнес он, убедившись, что рана чистая.

Она согласилась последовать за ним и удивлялась, как свободно смогла разговаривать с незнакомым человеком. Она набросила на лицо вуаль, чтобы никого не шокировать, хотя уже около десяти лет после революции Младотурков и последующих за ней войн строгие правила, определяющие поведение женщин, были смягчены.

Они пересекли заброшенное кладбище с древними покосившимися мраморными могилами, забытыми в веках и едва видимыми под сенью кипарисов и прочей растительности. Вошли на новое кладбище, часть ежедневной жизни стамбульцев, как бедных, так и богатых. Сюда приходили семьями или с друзьями пообщаться с умершими, прогуляться или устроить пикник, а дети чувствовали себя здесь как дома. Незнакомец указал на столетний платан в глубине сада, на краю балюстрады, нависающей над Босфором. Мужчина окликнул двух ребят, оседлавших ветку, спросил, не видели ли они маленького Ахмета. Над Лейлой склонились веселые, перепачканные пылью лица мальчишек. Старик бросил им монету, и один из ребят поймал ее на лету. Белоснежная улыбка озарила его замурзанное лицо.

— Когда я был ребенком, тоже приходил сюда посчитать корабли, — признался старик, извиняясь за то, что зря привел сюда женщину. — Не волнуйтесь, ваш малыш Ахмет познает жизнь, а жизни не стоит бояться.

Он в последний раз повернулся к иностранным кораблям.

— Не сомневайтесь, это тоже пройдет, — заверил он.

Но Лейла не могла успокоиться. Она упрекала себя за то, что поддалась смутной надежде и пустилась в напрасные поиски. Оставалось лишь вернуться домой и предупредить Селима, который наверняка будет в ярости. По спине пробежала дрожь. Спокойный Селим относился к тем людям, которых стоит опасаться в моменты редкого, но холодного гнева.

На переднем дворе дворца Йылдыз, заполненного автомобилями и упряжками, царила неразбериха. Чьи-то раздраженные голоса выкрикивали противоречивые приказы, которые добавляли путаницу к общей суматохе. Обычно невозмутимый дворцовый персонал сейчас пребывал в чрезмерном оживлении, что, по мнению Селим-бея, было крайне неуместно. Молодой секретарь султана был в ужасном расположении духа. Ему действовала на нервы атмосфера недоверия и подозрительности, царившая среди придворных. Прошло всего четыре месяца с тех пор, как наследный принц Вахидеддин сменил на престоле своего брата и стал называться Его Императорское Величество Мехмед VI, но перспективы были далеко не радужные. «Конец правления — отличный для меня шанс», — с горечью думал Селим. За безмятежной улыбкой секретарь скрывал немалые амбиции; с непринужденным видом он строил планы и оттачивал методы их достижения, привнося в свою жизнь искру, которой давно не хватало. Принц, которому он служил в течение трех лет, наконец занял престол, и этот шанс, к сожалению, ускользал от Селима…

Советник вызвал его на рассвете, чтобы подвести итог по ситуации, которая оказалась еще более провальной, чем предполагалось. Мужчины беседовали в кабинете, стены которого были покрыты бело-золотыми деревянными панелями, декорированными выцветшей тканью. Полки украшала припавшая пылью фарфоровая посуда. Осенняя влага уже въелась в стены. Угля крайне не хватало, надвигалась суровая зима. Ливрейные лакеи подавали кофе и сигареты. Селим стоял спиной к окну, дабы не портить и без того мрачное настроение. Лучше не смотреть в сторону Босфора, вид пролива был испорчен бронированными кораблями, пушки которых направлены на императорский дворец. Горько признавать, но это было абсолютное унижение: безусловная капитуляция ставила Империю на колени, ее земли кровоточили после жестокого разгрома у Сарыкамыша в начале войны. Народ, казалось, был подавлен, но в правительственных коридорах у каждого была только одна мысль: спасти свою шкуру. Что касается Его Величества, то он хотел спасти трон, и капитуляция на этой неделе императоров Германии и Австрии предполагала начало зловещей игры в домино.

Селим стерпел плохие новости. Завоеватели делили между собой Стамбул. Итальянцам отходил Ускюдар на Атлантическом побережье, англичанам — французский квартал Пера и Галата, французам — старая часть Стамбула. Греки обоснуются на Фенере, где царит настоящая радость с тех пор, как их крейсер «Авероф» стал на якорь перед дворцом Долмабахче. Но самое худшее было впереди: в переполненном беженцами и опустошенном пожарами городе нужно поселить военных и чиновников стран союзников, что означает реквизицию частной собственности. Узнав, что его конак будет отдан в распоряжение некоему французскому офицеру, Селим побледнел. Он сразу же подумал о матери. Сомнительно, что она любезно подчинится приказаниям оккупантов.