Однако нахожу несколько несоответствий, тут же даю своим людям распоряжение проверить каждую секунду.

— Раф, — уже почти светает, когда заканчиваю со всем. — Принеси мне записи с камер за последние две недели. Из офиса и дома.

Раф, правая рука Грача со странным именем Рафаэль, над которым очень быстро перестали смеяться после нескольких развороченных челюстей. Он тоже один из тех, с кем мы начинали и Грач всегда безоговорочно доверял ему, своей собственной тени.

Естественно, ничего прямо указывающего на того, кто стоит за предполагаемым переворотом, я не найду. И все же меня волнует главный вопрос, — почему события развернули вдруг так быстро? Годы действовали медленно, аккуратно, с предельно выверенной точностью. И тут вдруг резко и одним ударом. Может, был какой-то конфликт? Или Грач все же до чего-то докопался?

— Дина, — решаю просмотреть записи дома, когда она, бледным привидением в черными кругами перед глазами, заходит в кабинет.

Съеживается на кушетку у стены, обхватив себя руками.

— Ты хотя бы поспала?

Неопределенно кивает, глядя сквозь меня.

— Скоро я все это перенесу к себе. Но ты ведь понимаешь, мне важно сейчас быть здесь. Скорее всего, именно здесь я найду нужные зацепки. Потерпи пока, ладно?

— Ты так ничего и не услышал, Влад, — тяжело вздыхает, поднимаясь, чтобы уйти. — Когда услышишь, будет уже поздно, — бросает на ходу, даже не оборачиваясь.

Сжимаю виски пальцами.

Если мне и становилось когда-то в жизни по-настоящему страшно, — то только сейчас, глядя на нее.

Мы пережили сотни, тысячи передряг. Стрельбу, погони, отсиживание в таких задницах самых отшибов, с ранениями, без еды и врачебной помощи… Но всегда точно знали, что вынырнем! Когда подыхали, когда ползти не могли и друг друга на себе вытаскивали — всегда была эта уверенность, — мы выгребем. Выберемся. И обязательно расправимся со всеми, кто посмел дорогу перейти. Всегда, мать вашу. С той самой юности, с которой все и завертелось.

И выгребали. И выныривали. И раскурочивали на хрен все осиные гнезда. Даже когда у нас не было столько людей. Всегда.

Это казалось незыблемым. Неизменным. Черт, мы реально чувствовали себя бессмертными, и так оно и было! Но теперь…

Только теперь, глядя на Дину, я понимаю, что это не так.

Только сейчас накрывает по-настоящему.

Хрен знает, — может, оттого, что я трупа Грача не видел и на похоронах не был.

Или оттого, что проблем столько свалилось и решать пришлось, все силы и мозги туда ушли.

Теперь только рваной дырой в сердце дергает осознание потери. Невозвратности. Необратимости.

Хлесткой волной захлестывает.

Мы реально — не бессмертны. Грача и правда больше нет. И никогда не будет. Кто-то другой будет сидеть в его кресле, за его столом. Черт. Мы можем проиграть. Можем не отстреляться.

Черной, тягучей волной накрывает, и я сжимаю ручку в пальцах так, что ее осколки разлетаются по всему огромному столу.

Безвозвратность.

А ведь до этого даже не понимал.

Холод, — омерзительный, мерзкий, расползается под рубашкой. А ведь и я могу проиграть, не вытянуть. Себя — хрен бы с ним. Сам по себе страдать не будешь. А вот Регина…

Вскакиваю, чтобы стряхнуть омерзительный липкий груз этой отвратной мысли. Этого понимания, что не всегда можно восстать, подняться, совершить гребаное чудо. Не всегда.

В сердцах херачу по всему, что на столе.

Нет.

Эту мысль нужно убивать, уничтожать в зародыше. Наглухо захлопнуться перед ней. Иначе и правда проиграю.

— Влад.

Дверь распахивается, и я выдыхаю с облегчением.

На пороге Морок.

Как всегда — ни единой эмоции. Будто высечен из камня. Спокоен и собран. Только по бешено пульсирующей жилке вижу, что эта отвратная мысль, похоже, сейчас пришла не только в мою голову.

— Это кранты, — тяжелой поступью подходит к бару, наполняя стаканы любимым виски Грача. Протягивает мне.

— Только сейчас понял, что его нет. Черт, Влад. Вот как в кресле его тебя увидел, так только и понял. Будто сам внутри только что сдох.

— Помянем, — киваю, тяжело прикрывая веки. — Сам только что до конца осознал.

Молча опрокидываем в горло стаканы.

Гадство.

Перед глазами слишком много картин из нашей прошлой жизни.

— Мы никогда не сдадимся и потому никогда не проиграем, Север, — будто слышу голос друга, который никогда больше в этой жизни ничего не скажет, чувствую крепкую хватку на руке.

Оба в тот день кровью блевали, подстреленные, валяясь в зачуханном подвале заброшенного под снос дома. Оба думали, что все уже, кранты.

— Стопудово, брат, — ответил я тогда, криво усмехаясь.

И мы верили. Что если не сдадимся, то все, что угодно, победим.

— Тебе оставляю документы. Разберешься?

Пусть и не Лютый, но я безумно рад этой подмоге. Хоть бы текущие дела и вопросы на себя взял, пока я Региной и тем, кто стоит за всем этим, заниматься буду.

— Давай, брат. Я, конечно, давно не у дел. Но с Тигром вдвоем, думаю, разберемся.

Киваю, хватая со стола записи с камер. Этим надо заняться в ближайшее время. После сверим результаты. Голова нужна ясная.

Еще не рассвело, когда возвращаюсь домой. Уставший, как десять драных собак.

Не от встречи, от оглушившего меня понимания. Накатило и не отпускает всю дорогу.

И вот до хруста в челюстях теперь еще кого-то потерять боюсь. Первый раз в жизни боюсь. Реально. По-настоящему. Друзей. Регину. Брата, который хрен знает за каким хером приехал. Хотя, может и к лучшему, — левые махинации я и в бизнесе общем Морока и Лютого, что в Англии, видел. И туда чума эта могла проникнуть. Так что, может, и правда, Гордей удружил и здесь мне за него будет спокойнее.

И ее.

Ее я боялся потерять больше всего на свете. Так, что сердце в лед замораживалось, куском ледяным в груди стучит и разносит в кровь острые искры.

И понимаю, что в доме.

Что под охраной, да и замахнуться на нее никто не подумает.

Но это иррационально.

Потому и гоню, как сумасшедший. И в дом врываюсь, чуть не выбивая дверь.

Кажется, только тогда лишь и выдыхаю, когда вижу ее, — спящую. Даже нет. Когда слышу ее спокойное, тихое дыхание.

Девочка моя.

Такая нежная. Такая невинная. Такая… Такая вот, моя, что прям как кусок собственной кожи ее чувствую. Как руку и ногу. Моя.