… Он в домике, деревня, маленький дом бабушки Лики. Они ждут оформления визы – маленькая учительница английского и пацан Дениска. Сейчас женщина с ребенком сжались в один комок на диване, а в дверях стоят, ухмыляясь бойцы Быка. И друг, Витька, подходит сзади забрать пистолет.

– Прости, Колян. Но каждый сам за себя, бабки обещали нехилые. – Ник бьет головой назад, разбивая лицо Витьки в кровь, выхватывает оба пистолета и стреляет в ухмыляющиеся лица бойцов. Женщина кричит, пацан воет. Это предательство жгёт грудь, но – не верить. Никому. На улице стрельба и вбегает Макс, увидев, что все целы, переводит дыхание.

– Ник, урод! Я думал не успею! Хорошо, эти дебилы хвастались, что поехали тебя брать с курочкой Седого.

… И опять картина смерти матери, которая снова менялась на ад огненного смерча, и он горел, горел в огне, сжимая до боли зубы. Не кричать, не плакать, не жаловаться. Первые заповеди детдомовца. И он молчал. Молчал, сжав зубы. Иногда ему казалось, что к нему прикасаются прохладные руки, иногда он проваливался в сон, слышал голоса, которые говорили, что какой-то мужик боец и отлично держится. Но потом огненный вихрь опять возвращал его в ад, потом в грязную квартиру с мертвой пьяной матерью. И так без конца.

Первый раз он пришел в себя через полгода. На глазах была повязка, руки и ноги болели нещадно, лицо и грудь были покрыты влажными повязками.

– Где я? – голос был чужим, тихим и скрипящим до омерзения. – Где я? Где я? – Началась истерика, быстро прибежали люди, вкололи в вену укол, и он опять провалился в забвение.

Следующий раз был легче, сознание было яснее, он понял, что в больнице. Медсестра ему пояснила, что он в ожоговом центре, что в принципе сочеталось с огненным бредом. Но вот вспомнить, кто он и почему здесь, не удавалось. На вопрос врачей, помнит ли он свое имя, ответил:

– Колька я, наверное. Больше ничего не помню.

Документов при нем не было, так и внесли в историю болезни – Николай Неизвестный. Потом было еще полгода жутких болезненных процедур, шрамы начали расти и стягивать руки, проводились операции по возвращению подвижности кистям. Ступни частично отняли, когда он был в бреду. Шрамы на веках не давали закрыть глаза, зрение сумели спасти – процентов на десять. То есть, он видел силуэты, немного различал цвета, но не мог читать, смотреть телевизор. Один из пациентов при выписке отдал ему транзистор, и он слушал радио. Это было все доступное ему удовольствие. Через год его планировали перевести в дом инвалидов, он был готов к беспросветному нищему существованию, и все гадал, где и как он жил все годы после того, как пацана Кольку привезли в детдом.

Память вернулась внезапно, просто обрушив все плотины сознания. Вернулась, когда он услышал, как кто-то в коридоре окликнул кого-то именем «Макс!»

Макс – и тут же хлынули картинки, детский дом, пацан на соседней кровати, клятвы о вечной дружбе, колледж, первая автомойка, бригада пацанов.

– Телефон, дайте телефон, мне нужно позвонить. Только номер, номер наберите, я не увижу.

Он диктовал номер, брал трубку дрожащими пальцами, и услышав в ней знакомый голос, прошептал:

– Макс, братан. Детдомовцы своих не бросают. – Там застыла тишина, на том конце трубки, потом друг так же шепотом спросил:

– Ник? Братан, это ты? Ты? Ты где? Ты же погиб год назад!

– Я, я жив, Макс. Приезжай. Сейчас тебе расскажут, где я.

Макс прилетел тем же вечером, а через три дня они полетели в Израиль. Еще год операций, процедур, несбывшихся надежд. Коляска с полным фаршем электронного управления, четкое знание, что это навсегда, и отвращение – зверское отвращение – к этому телу, обезображенному глубокими шрамами, к скрюченным, несмотря на все процедуры рукам, жуткой маске вместо лица, с вечно приоткрытыми глазами.

Но Ник был Ником, пацаном, который в семь лет дал отпор подросткам-насильникам в детском доме, бился до крови за каждого малявку, и создал первую банду из таких же малявок как он. Они бились металлическими прутьями от железных кроватей, стояли друг за друга – и к двенадцати его годам в детском доме не осталось насильников. Да, девочки спали с мальчиками, по желанию, за подарки. Но насиловать никто их не смел, как и мальчишек.

И теперь, он вернулся в свой город, встал на свое место, и по-прежнему управлял своей империей. Только теперь его никто не видел, за светом направленной в лицо гостю лампы.

Когда все дела были приведены в порядок, ушлый оборотень, взорвавший его машину, был наказан, Ник спросил Макса про Куклу. Выслушал без эмоций, велел отправить людей на наблюдение и для охраны.

Глава 2. Не спеши на тот свет

Ксения шла за подобравшей ее старушкой еле живая. Мокрая одежда прилипала к телу, остывшие конечности плохо слушались – ноги были как деревянные, руки, прижатые к животу, ничего не чувствовали. Ей казалось, что замерзло не только тело, но и душа. Босые ноги не ощущали камней и мусора на тропинке, хорошо, что идти было недалеко, просто подняться по тропинке, проложенной наискосок по крутому склону. У самого обрыва оказался небольшой домик, с огородиком и покосившейся банькой. Река давно подмыла берег, и смыла забор, так что огородик начинался прямо от обрыва.

Бабушка, а может женщина, девушка не могла разобрать, остановилась на обрыве и молча ждала ее, не пытаясь помочь. Когда Ксения дошла до нее, она сурово покачала головой в белом платочке, и кивнула в сторону баньки:

– Туда иди сразу, я сейчас подойду, возьму сухие вещи.

Ксения так же на автопилоте пошла к баньке, дверь, потемневшая и покосившаяся, не поддавалась, да и руки никак не могли зацепить толстую деревянную ручку. В голове опять зазвенело и ноги стали ватными. Сзади послышались шаги, и руки женщины буквально подхватили девушку. Она поддержала ее за локти, фактически обняв сзади, потом придерживая одной рукой, открыла дверь.

– Заходи скорее, баня еще горячая, я вчера поздно топила.

Она фактически донесла девушку до широкой лавки, и споро уложив, начала стягивать одежду. В бане было градусов сорок, но Ксению по-прежнему бил озноб. Старуха налила в большой таз горячей воды и стала поливать ее сверху, это помогало мало. Тогда она усадила ее на лавку, в ноги поставила таз с горячей водой, из второго поливая ее сверху. Вода обжигала кожу разностью температур, но не могла согреть.

– Ох-тыж, горе то какое,