Внезапно она почувствовала себя персонажем одного из мрачных рассказов Роальда Даля, особенно того, в котором хозяйка пансиона так закармливает своих постояльцев, что они обречены навеки оставаться в ее гостинице. Грейс не понимала, насколько сильна ее собственная темная сторона, и даже находила вполне комфортным следование требованиям новой роли, будто уготованной для нее.

Следующий вечер, еженедельный сеанс игры в скрэббл после ужина в доме ее родителей, стал первым настоящим испытанием для Грейс. Неделей раньше, к ее облегчению, игру отменили из-за неуклонно приближающегося урагана «Ирэн», хотя он бушевал в сотнях миль от побережья обеих Каролин.

Погода была необычайно важным фактором в жизни ее семьи. Телефонный номер Национальной службы погоды был всегда под рукой, и звонки туда неизменно совершались каждое утро. Важно было получить самый свежий прогноз погоды, поэтому только после консультации с синоптиками планы на день утверждались окончательно. В противном случае выносился приговор: «Мы посмотрим».

Когда Грейс была ребенком, отец часто устраивал ей «грозу» в ванной. Грейс, раскрыв над собой «зонтик Мэри Поппинс», ждала надвигающегося шквала, пока отец то включал, то выключал свет, имитируя молнию. В шестом классе ее продержали дома целых восемнадцать дней из-за дождя, ветра, снега, гололеда и холодов. «Никогда не знаешь, в какой момент вышибет окно небоскреба, откуда открывается такой красивый вид», — говорил отец. В те времена Грейс понимала, что спорить бесполезно, и даже теперь в особо ветреные дни поглядывала вверх — на всякий случай.

Родители переехали в Верхний Ист-сайд из Стьювезант-тауна, когда Грейс было тринадцать. Дом нравился им своими удобствами и, прежде всего, находившейся в самом здании химчисткой, застекленной террасой и поблескивающей сверхсовременной кухней. «Космический век», — до сих пор говорила мать, имея в виду двадцатилетней давности дизайн интерьера, включавший в себя обтянутые белой кожей стулья и выкрашенные желтой краской лестничные коридоры.

В то время как раз входили в моду здания из белого кирпича, причем никто не думал о том, что общее загрязнение воздуха рано или поздно испортит их опрятный внешний вид. Но вопреки моде родители Грейс выбрали единственное существовавшее тогда здание из синего кирпича, который, как полагал отец, идеально сочетался с синим безоблачным небом. Грейс казалось, правда, что цвет кирпича гораздо больше напоминает тюбик жирных лазурно-голубых теней для глаз, которые она ребенком ошибочно приняла за простой карандаш и которыми мать все еще пользовалась в особых случаях.

Войдя в здание, где жили родители, она увидела привычную кучку престарелых вдов, которые прохлаждались в вестибюле в своих лучших нарядах. Она поразилась тому, что вдовы приветствовали ее как свою, будто они тоже просто убивали время с тех пор, как потеряли своих мужей. Правда, их мужья умерли, а ее — всего-навсего исчез. Но и в том и в другом случае была какая-то завершенность. Проходя мимо вдов, Грейс пожалела, что, в отличие от Лэза, их мужья вряд ли скоро вернутся.

Шугармены еще не пришли, хотя жили в двух шагах. Родители Грейс и Шугармены были соседями еще в Стьювезант-тауне, и обе четы уже давно решили жить друг от друга не дальше, чем в пределах одного почтового индекса, будь то в Манхэттене или в Делрей-бич, Флорида, где у них были смежные кооперативные квартиры. Было бы легче, если бы Грейс и Лэз предпочли обосноваться в такой же близости от ее родителей, но Лэзу больше нравился Вест-сайд, и семейству Грейс пришлось с этим смириться.

— Кстати, как ему свитер, который мы послали на день рождения? — спросила мать Грейс, раскладывая доску для скрэббла. Женщина невысокого роста, она была одета в то, что называла своей униформой: юбка длиной до колен, свитер, золотой кулон, чулки «паутинка» и туфли на низком каблуке. Волосы ее были зачесаны со лба, что подчеркивало самые, по ее мнению, привлекательные ее черты: большие темно-карие глаза и короткий прямой нос. От природы она была брюнеткой, как Грейс, но теперь ее волосы имели золотисто-медовый оттенок — после применения «Лавинг кэр». Кроме цвета волос Грейс унаследовала от матери только глаза. Остальное, включая рост, слегка асимметричный нос и широкую улыбку, досталось ей от отца.

— Понравился, — ответила Грейс. До сих пор необходимость лгать и даже просто отмалчиваться была для нее редкостью. Пока Грейс росла, мать не уставала твердить, что стоит ей повести себя нечестно, как красное пятно размером с подушечку большого пальца появляется у нее на переносице между бровей. Грейс подумала, что в последнее время стала замечать на своем лице глубокую морщину, в подобных случаях залегавшую там же, на переносице.

Она забыла надеть специальную рубашку для скрэббла, с рисунком, который придумала мать. Это была черная рубашка с белыми буквами, расположенными в виде кроссворда: имя Грейс переплеталось с именем ее мужа, ниже шли переплетенные имена родителей и Берта и Франсин Шугарменов, оттиснутые печатными буквами, под ними был маленький патентованный торговый знак.

— Не переживай, Лэз оставил свою, когда мы играли последний раз. Почему бы тебе ее не надеть?

Мать произнесла это с такой убежденностью, что, натягивая рубашку, Грейс пожелала себе веры в то, что теперь все как-нибудь да уладится.

— Милочка, скажи Лэзу, что на завтрашний вечер предсказывают грозовую погоду. Он прилетает в Кеннеди? — спросил отец.

— Думаю, да, — ответила Грейс.

— Возможны большие задержки. Может быть, даже придется сделать промежуточную остановку. Скажи, чтобы он заранее позвонил, что полет не отменили.

Слушая отца, Грейс подумала, что они втроем могли бы составить хорошую, пусть и случайно собравшуюся команду.

К тому времени когда подошли Шугармены, отец успел отпечатать два экземпляра местного, на пять дней вперед, прогноза, полученного из Национальной службы погоды.

В кругу их друзей Франсин Шугармен слыла признанной поварихой, и эти воскресные игры в скрэббл чаще сводились к разговорам о еде, чем касались вопросов этимологии, хотя верный себе Берт всегда притаскивал из их квартиры на Шестьдесят пятой улице Оксфордский словарь английского языка, с помощью которого разрешал все логические споры, которыми откровенно наслаждался. Берт и Лэз оба любили слова. Для Берта его словарь был чем-то вроде тридцатифунтового бронежилета, тогда как для Лэза слова являлись источником какого-то всеобщего взаимопонимания, будто стоило лишь возвести слово к его первопричине-корню, как наконец наступал порядок.

— Твоя мать сказала мне, что Лэза сегодня не будет, — поведала Франсин зашедшей на кухню Грейс. Недавно Франсин безжалостно остригла свои серебристо-седые волосы, чтобы еще больше подчеркнуть бледно-голубые глаза и слегка выдающийся нос, который, как подозревала мать Грейс, был «поддельным». — А я приготовила мои знаменитые фрикадельки в кисло-сладком соусе специально для него, — добавила она. И она действительно приготовила их для Лэза. Уж точно не для Берта — диабетика, для которого фрикадельки были чем-то запредельным (хотя все знали, что он таскает их за спиной у Франсин), и не для вегетарианки Грейс. — Знаешь, ты можешь заморозить их, а потом разогреть, когда он вернется. Я пришлю их тебе домой в контейнере.