Интересно, возникало ли у моей прапрабабушки столько же проблем с именем, как у меня? Никто никогда не ухватывает его на слух с первого раза, а в написании сомневаются через одного. Если бы каждый раз, когда я поясняла: "Нет, не Скалли и не Скайлар", мне давали доллар, то я давно уже была бы миллионершей.

И все же, почему бы в Луисвиле не жить еще одной женщине по имени Скайлер, каким бы заковыристым оно ни было? И более странные вещи случались. Однако Ледышка так не думала. Выяснилось, что во время паузы она копалась в столе в поисках документов, потому что в конце концов произнесла усталым, но по-прежнему холодным тоном:

— Передо мной ваша папка. Номер вашей социальной страховки 402-65-5393?

Как же мне не хотелось отвечать! Получалось, что я нагло морочила секретарше голову.

— Да, но…

Однако Ледышка не пожелала продолжать дискуссию.

— Этот номер дал нам мистер Кросс. — Теперь ее голос звучал не только холодно, но и резко. — Вас ждут в понедельник, в два тридцать, на оглашении завещания, — добавила она. А то я не знала!

— Что ж, огромное вам спасибо. Вы мне очень помогли.

Мой сарказм Ледышке определенно не понравился. Она бросила трубку.

Нечего и говорить, что после такого задушевного разговора я просто мечтала оказаться на оглашении завещания. Уж лучше бы отправиться к дантисту сверлить канал в коренном зубе. К счастью, у меня всегда есть чем отвлечь себя от неприятных мыслей — работой; профессия риэлтора не дает скучать! В субботу с часу до четырех я показывала один дом в Ист-энде, а в воскресенье — другой, оба по жутко завышенным ценам. После того как каждому из сотни клиентов я, не моргнув глазом, поведала, сколько стоят эти чудеса архитектуры, такой пустячок, как нежданное наследство, почти выветрился из моей головы. Но лишь почти.

А к вечеру воскресенья я уже начала смотреть на это дело по-другому. Если состоятельный мертвец захотел оставить мне немножко денег, то почему я должна быть против?

И лишь одна маленькая деталь по-прежнему не давала покоя: каким образом Эфраим Кросс узнал номер моей социальной страховки?

Во многих городах — например, в Чикаго, Атланте или Нью-Йорке — никому в голову не придет назвать здание Ситизенс Плаза небоскребом. В нем всего-то каких-нибудь тридцать жалких этажей. Однако в Луисвиле этот серый лоснящийся домище гордо возвышается над более старыми постройками. В нашем городе Ситизенс Плаза несомненный и самый главный небоскреб.

Большинство моих соседей по Холмам даже понятия не имеют, где находится эта достопримечательность. Впрочем, мои соседи в основном пожилые люди, для которых оказаться в центре города все равно что мышке попасть в лабиринт. Сама я спокойно езжу в центр, несмотря на то что улицы с односторонним движением порой сбивают с толку. И в Ситизенс Плаза бывала не раз, оформляя сделки с клиентами в какой-нибудь из юридических фирм, что свили гнездо в этом гигантском скворечнике.

В тот понедельник я бы так же спокойно отправилась в центр, если бы денек не выдался типично летним, по-луисвильски летним, а таких деньков в нашем городе можно насчитать немало. Хотя было только начало июня, предсказатель погоды на третьем канале объявил, что ртуть в градуснике настойчиво рвется к отметке 44, и, судя по тому, насколько тяжело дышалось в семь часов утра, предсказатель говорил чистую правду.

Летом Луисвиль не ограничивается жарой. Это было бы слишком просто. Я живу здесь всю жизнь, и каждый год наш город идет на рекорд, перекрывая свои собственные достижения по части влажности и духоты. Летом в воздухе Луисвиля можно полоскать рот. А иногда нашим воздухом можно и закусить.

В полвторого я привезла клиентов, которым показывала дом в Шелби, на стоянку перед "Кв. футами Джарвиса Андорфера"; кондиционер моей "тойоты"-семилетки задыхался и хрипел. Мне явно следовало переодеться, прежде чем отправляться на чтение завещания. Воздух снаружи был консистенции горчицы, и мое синее льняное платье противно липло к спине. Не исключено, что клиенты не купили дом, который я им навяливала, только потому, что не могли находиться со мной рядом ни одной минутой дольше. Итак, оставалось либо ехать домой переодеваться, либо вылить на себя ушат духов. В последнем случае на меня бы слетелись пчелы. Со всех окрестных лугов.

Решив, что переодеться будет безопаснее, дома я облачилась в темно-серый костюм в полоску, темно-серые туфли на низком каблуке и темно-серые колготки — несомненно, в этом сезоне все приличные наследники выбирают именно такую цветовую гамму. Собиралась я в мрачности: такой наряд от жары не спасает, но единственное платье, которое я не сдала в чистку, было мало того что без рукавов и с пышной юбкой, так еще и белым в ярко-красный горошек. Я купила его под влиянием момента, когда вдруг почувствовала себя древней старухой. Платье не помогло. В нем я выглядела еще старше — и глупо в придачу.

Для церемонии оглашения завещания больше подходил костюм. Он был, как и подобает случаю, строг. И предельно скромен. Разве что одеяние монахини выглядит скромнее, но я им вовремя не запаслась. А надо было.

Но, видимо, напрасно я принесла себя в жертву, напялив костюм. Стоило мне подняться на двадцать третий этаж и войти в огромные двойные двери, отделявшие фирму Бентли, Стерна и Гласснера от других помещений, как из кабинетов, расположенных вдоль коридора, повыскакивали служащие, оглядели меня с головы до ног и снова исчезли. Возможно, у меня разыгралось воображение, но их взгляды не показались мне одобрительными.

— Чем могу служить?

Я сразу узнала голос: за столиком дежурного сидела Ледышка. На вид около тридцати, темно-каштановые волосы, темно-карие глаза, темно-коричневое платье. Она напоминала эскимо — белое мороженое окунули в шоколад.

— Я Скайлер Риджвей и…

Ледышка не дала мне договорить. Она глянула на меня с безграничным презрением, поднялась и бросила отрывисто:

— Будьте любезны, следуйте за мной.

Затем, даже не проверив, исполнила ли я ее просьбу-приказ, устремилась по коридору. Мне пришлось перейти на рысь, но прежде я покосилась на табличку с именем, стоявшую на столе. Табличка гласила: "Банни Листик". Честное слово. Я не шучу. И эта женщина смотрит на меня свысока? С таким-то именем? Да что она о себе возомнила?

Банни Листик остановилась у массивной двери из красного дерева в конце коридора. Посередине двери, прямо перед вашим носом, красовалась медная табличка: "Эдисон Гласснер, адвокат".

Я хотела было обогнуть Банни и войти в кабинет, но у секретарши были свои соображения на сей счет. Она ухватила меня за локоть и произнесла:

— Вам следует знать, мы знакомы с миссис Кросс многие годы. И все мы здесь ее друзья.

Я уставилась на нее, не совсем понимая, к чему она клонит.

— Рада это слышать.

Клянусь, никакого скрытого смысла в моих словах не было. Я и в самом деле полагала, что бедная женщина, потрясенная ужасной смертью мужа, очень даже нуждается в друзьях. Тем не менее Банни глянула на меня так, словно я оскорбила ее в лучших чувствах. Поджала тонкие губки, расправила накладные коричневые плечи и строевым шагом двинулась обратно к столику дежурной.