— У меня есть барабанщик и гитарист. Робби и Джон — настоящие профессионалы и отличные ребята. Я думаю, они справятся. Надо будет всем собраться и поиграть. Что насчет названия, Джим? Ты что-нибудь придумал?

— Да. Мы будем называться «The Doors». Если бы двери восприятия были чисты, все предстало бы таким, как есть — бесконечным.

— Ты гений.

— Джим рассмеялся:

— К сожалению, это не я. Это Олдос Хаксли. Один из моих любимых авторов.

— Двери восприятия… Ну что же, идея неплоха, мне нравится.

— Мы откроем двери восприятия, мы расширим сознание людей. Музыка — вот самый отборный наркотик. Она способна перевернуть все с ног на голову.

— Пожалуй, ты прав, дружище. По крайней мере, музыка — это тот наркотик, который попробовать стоит.

Все это настолько стремительно и ошеломляюще, что иногда я просто задыхаюсь. Мне кажется, что я канатоходец. Только я не иду, а бегу по канату, натянутому над пропастью. И, черт возьми, мне это нравится! Сегодня была первая репетиция. Рей привел Робби и Джона. Робби очень чудной — он занимается в центре медитации Махариши, а Джон может достать любую наркоту за смешные деньги. В общем, они мне нравятся. Люблю сумасшедших. Настоящий музыкант таким и должен быть. Одержимым. Безумным. Особенно, если речь идет о рок-н-ролле. Мне кажется, мы споемся. Джон сегодня принес кокс, и мы неплохо провели время. Всем было весело, а это самое главное. Мне нравится жить мгновением, не беспокоясь о том, что будет завтра. Да и какая, к черту, разница? Нужно ловить кайф здесь и сейчас, пока он есть. Завтра все может перевернуться, но пусть это будет завтра. А сейчас… Я молод, талантлив, красив, во мне кипит свежая кровь и я верю в успех. Утрите носы, университетские крысы. Вы не поверили в меня, зато в меня верит моя команда и скоро поверит вся страна. Я Король Ящерица, я все могу. Совсем скоро заработает в полную мощь машина под названием «Дорз»».

Еще в младших классах школы Джим Моррисон считался отъявленным хулиганом и провокатором. Дух бунтарства и несогласия с общим строем прорезался в нем очень рано. Его постоянно подогревало желание сотворить что-то неадекватное, асоциальное и скандальное. Часто он делал вещи, выходящие за все рамки допустимого, и доводящие учителей до нервного исступления. На математике он мог с разбега запрыгнуть на парту, на уроке рисования — разрисовать не только лист бумаги, но и весь стол, свои руки и в придачу лицо соседа по парте; на пении он нарочно орал мимо нот во все горло… Джим был звездой школы. Кто-то побаивался его, кто-то ненавидел, кто-то восхищался, кто-то втайне завидовал. Но ни один человек не мог назвать его своим другом, и тем более никто не мог сказать, что понимает этого странного парня. Джим умел смешить и эпатировать так же хорошо, как умел пугать. Иногда он мог весь день молчать. Иногда плакал без повода. Иногда просто садился в угол, затыкал уши, зажмуривался и задерживал дыхание до тех пор, пока не начинал бледнеть и задыхаться. Когда он вставал, у него сильно кружилась голова, а в глазах был какой-то нездоровый блеск и задор.

Учитель однажды спросил его:

— Джим, что ты делаешь? Десятилетний мальчишка улыбнулся и ответил вопросом на вопрос:

— Сэр, а какой способ самоубийства самый легкий?

Если бы Джим Моррисон не был отчаянным романтиком, безумным поэтом и неординарным музыкантом, то он сказал бы, что «это была любовь с первого взгляда» и протер бы до основания и без того затертую фразу. Но Джим Моррисон при любых обстоятельствах оставался Джимом Моррисоном, поэтому увидев на пляже девушку, неспешно прогуливающуюся вдоль берега, он толкнул в бок своего приятеля и восторженно прошептал:

— Кажется, я ослеплен солнцем, уснувшим в ее волосах…

— Гореть мне в огне… Как хороша, черт побери! Спорим, сегодня же вечером она полюбит меня? — подмигнул Джим Манзареку.

— Да что толку с тобой спорить, все равно проиграю… — лениво протянул Рэй.

Джим громко рассмеялся, похлопал друга по плечу и очень серьезно сказал:

— А может, это первая любовь? А, что скажешь? Короче, я бегу за ней. Вечером не жди

Джим спрыгнул с высокого парапета и помчался за светловолосой незнакомкой. Он был как ветер — легкий, свежий, беззаботный и совершенно свободный.

Эта девушка словно шла по воздуху, едва касаясь кончиками пальцев ног теплого песка. Ветер играл ее волосами и легкой светлой туникой. Хрупкая, почти невесомая, почти прозрачная, неземная она была соткана из капель воды, чистого воздуха и солнца… Он обогнал ее и, ни говоря ни слова, опустился перед ней на колени. От испуга и неожиданности девушка негромко вскрикнула. С минуту они изучали друг друга. Она — с удивлением, он — с нескрываемым удовольствием. Игра в молчанку затянулась. Первой сдалась Памела.

— Вы сумасшедший? Может быть, мне позвать полицию?

— Не стоит. Лучше скорую.

— Вам плохо?

— Плохо ли мне?! Фея, да разве ты не видишь, что я ослеп? Ты заколдовала меня.

— Эй, парень, ты случаем не обдолбался?

— Нет, Фея, это ты во всем виновата. Твоя красота крепче дурмана.

— Да Вы просто поэт…

— Так и есть. Постой, как ты угадала? Ах, да… ты ведь фея. Хочешь, я посвящу тебе стихи?

— Памела рассмеялась:

— Мне еще никто не посвящал стихи! Только поэтому я соглашусь послушать.

Я попытался записать те первые пять песен, я просто набросал фантастический рок-концерт, что звучал в моей голове. Сначала возникла музыка, потом я стал придумывать слова, потому, что только так я мог ее запомнить, а в конце концов я забывал мелодию и в голове оставались только слова: я чувствовал, что должен их напеть…»