Несмотря на то что строительный проект планировалось осуществить в предельно сжатые сроки, закладку Дома немецкого искусства предполагалось осуществить только лишь в октябре 1933 года. Подобные задержки были в первую очередь связаны с тем, что ни в Берлине, ни в Мюнхене не имели ни малейшего понятия о том, в каком виде должна была происходить эта церемония. Только в середине сентября 1933 года, то есть за месяц до церемонии, партийное руководство гау смогло представить на рассмотрение второпях составленную программу «Дня немецкого искусства», который планировалось провести в Мюнхене 14–15 октября.

Национал-социалисты не делали никакого секрета из того, что речь шла о мероприятии, которое было запланировано партией исключительно под закладку Дома немецкого искусства. Поначалу руководитель пропаганды в гау Карл Венцель, известный в партийных кругах под прозвищем Обойщик, поведал о программе намеченных торжеств официальному печатному органу НСДАП газете «Народный обозреватель». Партийная пресса тут же начала распространять сведения об этом. Однако, чтобы держать публику в напряжении, суть программы не раскрывалась до конца. Было решено сделать из ее подробностей некое подобие тайны. Так, например, тот же самый «Народный обозреватель» писал 13 сентября: «Слухи о том, что запланированный на 14–15 октября „День немецкого искусства“ в Мюнхене будет проходить с неслыханным размахом, заставляет поволноваться в нетерпеливом ожидании». Кроме всего прочего, утверждалось, что новый праздник должен был продолжить якобы прервавшуюся в 1918 году традицию, когда Мюнхен использовался в качестве общегерманского центра искусств. Этот тезис очень хорошо подходил для пропаганды. Сам же Венцель, ничего не стесняясь, заявлял: «Пропаганда может и должна состоять не только лишь в том, чтобы воспитывать народных товарищей в национал-социалистическом духе, но она также должна активно вмешиваться (в положительном смысле этого слова) во все сферы жизни, в том числе давая направление развития культуре и искусству».

То, что Венцель подразумевал под эффективной пропагандой культуры, весьма наглядно показал День немецкого искусства. Он должен был торжественно открыться вечером 14 октября. Начало должно было быть положено обращениями обер-бургомистра Мюнхена и гауляйтера Адольфа Вагнера, которые должны были ретранслироваться из концертного зала по немецкому радио. В восемь часов вечера в Мюнхене, по меньшей мере на шести площадках (концертные залы, театры, опера), должны были даваться специальные представления, в том числе постановка «Свадьбы Фигаро». Поскольку эти представления проводились по линии партийного руководства, то оно выделяло финансовые субсидии, что позволяло значительно снизить цены на билеты. Это делалось для того, чтобы «на них могли попасть даже самые бедные народные товарищи». По крайней мере так сообщалось в национал-социалистической прессе. В здании цирка на Марсовом поле должен был давать «народный концерт» Имперский симфонический оркестр. Планировалось, что перед его началом торжественную речь произнесет заместитель гауляйтера Отто Ниппольд. Для тех, кто не мог себе позволить (или не успел) приобрести билет, в различных районах Мюнхена выступали хоры СА. Ассортимент мероприятий был настолько разнообразным, что большинство жителей Мюнхена и гостей города должны были прийти к мысли о том, что новые властители являлись «вдумчивыми покровителями искусства и культуры».

Поскольку местные партийные чины продолжали неоднократно повторять формулу о том, что новый праздник являлся продолжением традиции использования Мюнхена в качестве общегерманского центра культуры, то складывалось впечатление, что речь шла о непрерывности германского искусства, развитие которого было нарушено революцией 1918 года, а затем, в годы Веймарской республики, пошло по ошибочному пути. Однако «возобновление традиции» преподносилось воистину с революционным пафосом. Подобное противоречие являлось сутью национал-социалистической политики в сфере культурного строительства. Это становилось наиболее наглядным утром 15 октября, собственно в День немецкого искусства, когда во время закладки нового выставочного зала Гитлер произнес торжественную речь.

Вновь повторялась мысль о том, что если Берлин был столицей империи, Гамбург и Бремен — столицами немецкого судоходства, Лейпциг и Кёльн — столицами немецкой торговли, а Эссен и Хемниц — столицами немецкой индустрии, то Мюнхен должен был вновь стать столицей немецкого искусства. Употребление слова «вновь» отчетливо указывало на то, что Гитлер был ориентирован на времена XIX века, когда главный город Баварии действительно был крупнейшим культурным городом Германии. Под лозунгом «Мюнхен — художественный центр» создавался новый культурный миф, в котором баварская столица должна была быть неким традиционалистским символом, обращенным на искусство второй половины XIX — начала XX века. Еще в 1901 году молодой Томас Манн написал наивную пародию на этот антимодернистский миф: «Искусство процветает, искусству принадлежит власть, искусство, улыбаясь, простирает над городом свой увитый розами скипетр. Все благоговейно помогают его расцвету, все ревностно и самозабвенно славят его и служат ему своим творчеством, все сердца подвластны культу линии, орнамента, формы, красоты, чувственной радости… Мюнхен сияет».

Однако центрами современного искусства в начале XX века в Германии считались Берлин и Дрезден. В том же самом году, когда Томас Манн написал свой короткий рассказ, берлинский художественный критик Ганс Розенхаген безжалостно критиковал «весь этот жалкий обойный хлам, который образует субстрат искусства Ленбаха»[1], а потому в Мюнхене он видел лишь «индустрию имитации искусства», что полностью противоречило притязаниям баварской столицы на общегерманский культурный центр. Не вдаваясь в детали вызванного подобного рода высказываниями спора, надо отметить, что национал-социалисты задолго до прихода к власти (напомним, это произошло в 1933 году) приобрели то, что можно было бы назвать специфическим чутьем. Именно они, а не другая политическая сила решили использовать миф о Мюнхене как культурном центре Германии, что было весьма лестно для значительной части (не только баварской) буржуазии. Гитлер в своей программной книге «Моя борьба» не раз указывал на Мюнхен как культурный центр, ссылаясь при этом на меценатство короля Людвига Баварского. Гитлер писал: «Все наши города, в сущности, живут только за счет славы и сокровищ прошлого. Попробуйте изъять из нынешнего Мюнхена все то, что было собрано уже при Людвиге I, и вы с ужасом увидите, как ничтожно мало все то, что мы приобрели в смысле художественных произведений после этого времени. То же самое можно сказать относительно Берлина и большинства других крупнейших городов». Гитлер не скрывал своего восхищения подвигом баварского монарха, который положился не на силу, а предпринял художественные и культурно-политические усилия, чтобы превратить Мюнхен в «духовный центр». Это было своего рода вкладом в дело национального единства Германии. Национал-социалисты, полностью поддерживая идею отказа от регионального партикуляризма, тем не менее потребовали «вернуть» общегерманское значение Мюнхену. Впервые весьма отчетливо это проявилось во время местных выборов 1929 года, когда НСДАП вышла к избирателям с кичливым лозунгом: «Мюнхен вновь должен стать надеждой национальной Германии».