Спокойно, сказала я себе, спокойно, Кларисса.

Кретинка, тысячу раз кретинка. И зачем только Валерия сказала Клариссе, что слышала анекдот про двуглавого орла! Прямо в лужу вляпалась, кретинка. И зачем только приплела какого-то агента Дойче Банка? Вторая глупость — сказал я ей — еще хуже первой, потому что запросто обнаруживает немецкое происхождение анекдота, а главное, потому, что этот самый агент немецкого банка действительно существует; у него тоже дом в окрестностях Тоди, и Клариссе ничего не стоит его отыскать. В этом случае мне действительно могут грозить неприятности, но, к счастью, моя жена по природе ленива и, возможно, не горит желанием узнать то, что она уже и так подозревает, то есть что мы встречаемся с Валерией.

Кларисса ничего мне не рассказала об их встрече во Французской академии. Но с тех пор, как она поняла, что именно я рассказал Валерии анекдот о двуглавом орле, она достает меня своей притворной ревностью, которая, впрочем, может выглядеть как признак подлинного чувства. Это похоже на игру, кто кого обманет, на спектакль нашего супружеского театрика, на любовную интригу, в конце концов.

Когда я читаю лекции у себя в университете, то выключаю сотовый телефон, и она посылает мне короткие эсэмэски. «Позвони после лекции». Если после лекции я не звоню, то дома она не дает мне покоя. «Почему ты не позвонил?», «Где ты был?», «С кем встречался?», «Положил глаз на какую-нибудь студентку?» При этом Кларисса корчит хитрую гримаску, мол, она и так все поняла, но уже простила меня. Истинное положение дел проще. Кларисса очень умна и знает, что насчет студенток можно не беспокоиться. Вот за это притворное благородство я просто влюблен в нее. Какая тоска была бы без Клариссы!

Какие еще студентки? Избави бог. Я знаю, что это игра, позволяющая уклоняться от серьезных разговоров, которых мы оба избегаем: никто из нас не хочет открыть дверь четырем всадникам Апокалипсиса. Я отвечаю с показной рассеянностью — это самый простой способ успокоить ее притворную ревность, которой она прикрывает, как знать, ревность настоящую. Мы всегда жили во лжи, и нас это устраивает, и устраивало обоих до тех пор, пока эта проклятая история с двуглавым орлом не заставила Клариссу догадаться о моих тайных встречах с Валерией. Минуточку, я даже думаю, что Кларисса и раньше о них знала, но делала вид, будто не знает. Только теперь она не может прикидываться, как прежде, незнающей, то есть изменила степень своего притворства. Клариссе отлично известно, что Валерия никогда не упустит подходящего случая и что, если мы встретились один раз, все ясно, как дважды два четыре.

Но почему Кларисса ничего не рассказала мне о своей встрече с Валерией на выставке Лемпицки? Она говорила с восторгом о том, как восхитительны мужчины и женщины двадцатых годов и их автомобили. Конечно же Лемпицки очень нравились мужчины, это сразу видно по ее картинам: сплошные красавцы, элегантные такие. Может быть, Клариссе удобнее верить, что анекдот о двуглавом орле рассказал Валерии не я, а действительно тот тип из Дойче Банка. Поэтому она никогда не постарается узнать правду: правда ее не устроит, это было бы началом разрыва, можно даже сказать — началом катастрофы, которая не нужна ни ей, ни мне. Мы оба любим, и, как говорит Кларисса, сохранение нашего супружества — это категорический императив.

Я совершенно не верю, что Кларисса мне изменяет, и повторяю себе это ежедневно. Но я знаю также, что на каждое утверждение всегда найдется опровержение. Часто, уходя пешком за каким-нибудь пустяком, Кларисса пропадает надолго. Иногда на три часа и даже больше. То и дело она возвращается домой с совершенно бесполезными покупками, например, зимой с защитным кремом от загара, средством для мытья окон, банками пчелиного воска, кучей всяких средств для уборки квартиры и мыла, которые накапливаются в кладовке и которых могло бы хватить нам лет на пять-шесть. Несколько дней тому назад она вернулась домой с огромным количеством йогурта, который мы оба не любим, но Кларисса сказала, что он продавался с большой скидкой и обошелся ей вполовину дешевле.

И все это чтобы доказать мне, что она была в супермаркете на виа Монте делла Фарина или в «Кооп» на пьяцца Кавур. Кларисса обожает супермаркеты. Если я спрашиваю, почему она так долго пропадала, она обычно отвечает, что заглянула в супермаркет, но часто говорит, что встретила приятельницу, а я делаю вид, будто верю ей. Можно ли встречать приятельницу, всякий раз выходя из дома? Н-да. Почему, когда я выхожу из дома, что-то никто мне не встречается. А ходим мы с Клариссой примерно по одним и тем же улицам. До Пантеона в одну сторону, до Кампо-деи-Фьори в другую, потом по виа деи Коронари, виа ди Панико, виа Томачелли, виа делла Скрофа и так до виа дель Говерно Веккьо, где мы и живем. Кларисса говорит, что я рассеянный и к тому же зрение у меня немного расфокусировано. Пусть Кларисса острит, но я действительно рассеянный, и мои диоптрии оставляют желать много лучшего.

После смерти Вестерхофа мне не следовало бы рассказывать анекдот о двуглавом орле, но, похоже, Клариссу он все еще забавляет, а если я перестану его рассказывать из-за смерти немецкого журналиста, получится, будто я упрекаю ее в черствости.

Неужели Джано ревнив? И все-таки, что он делал, сидя в одиночестве в кафе у Пантеона, под мемориальной доской отеля «Соле», гласящей «Здесь жил Лудовико Ариосто»? Отсюда виден вход в студию архитектора-урбаниста Федерико Занделя, нашего приятеля, с которым мы часто видимся и который, пользуясь любым случаем, осыпает меня неуместными комплиментами в присутствии Джано, комплиментами, выглядящими невинными именно потому, что они показные. Этакая светская игра, которая льстит мне, но, слишком затянувшись, стала раздражать Джано. Так было как-то вечером после ужина в саду одного дома на Монте Марио, куда нас пригласил знакомый журналист из «Коррьере делла сера», когда Джано против воли был вовлечен в политическую болтовню об Ираке. Зандель взял мою руку и долго держал ее в своей. Невинный ласковый жест двух старых любовников.

Сплошное притворство. Однажды, провожая нас, Зандель вел нас по лестнице Американской академии на Яникульском холме, держа меня за руку, тогда как Джано, отстав на несколько шагов, шел рядом с женой Занделя: этакий виртуальный обмен женами. Но жена Занделя, Ирина, никак уж не могла возбудить во мне ревность. Она высокая, худая, лишенная форм и похожа на фонарный столб, что бы на ней ни было надето. Но поскольку она высокая и худая, мужчины говорят, что она красива. Джано решил было за ней поухаживать, хотя бы в отместку за ухаживания Занделя, но в его голосе слышались угрожающие металлические нотки, несмотря на видимое и горячее желание изобразить легкость. Ирина очень богата (акции одной крупной страховой компании), тут вопросов нет. Богатство — призрак, который никто не в состоянии выразить в цифрах, но, как говорят, у него множество нулей. Похоже на то, что Зандель с Ириной живут на ренту с ренты. Зандель не занимается этим богатством, находящимся под управлением жены, да и вообще никакого влияния на жизнь семьи он не оказывает.

В тот день на мне был плащ из индийского шелка «мохтар», и Зандель превозносил эту ткань — такую нежную на ощупь, более тонкую и мягкую, чем бархат. Я сказала, что и блузка на мне из того же индийского шелка. Он сильнее сжал мою руку в знак того, что понял меня. Наши отношения строились на таких невинных аллюзиях, которые, однако, могли быть прелюдией… к чему? (И когда только я перестану притворяться перед самой собой?) Нет, ничего, я верна Джано, даже если он спит с Валерией (но, честно говоря, обманывая себя, верю, что не спит). Так, неприятное и легкое подозрение.