– Зачем мы их пустили? – недоумевал Стейнер. – Почему год за годом позволяем отбирать наших детей? Почему до сих пор не взбунтовались? Пусть Марек дальше уклоняется от разговора, а я уже взрослый и хочу честных ответов.

– Честных ответов, значит? – пробормотал Вернер. – Обожжённые республики не входят в состав Империи, и такова цена, чтобы сохранить независимость. Никто из нас не выстоит дольше пары месяцев против вторжения имперцев.

В очаге плясало пламя, и, глядя на него, они потягивали пиво и воображали ужасы войны, разграбленные города и деревни. Мысли Стейнера вернулись к сестре.

– До чего же она… странная – все эти амулеты из веточек и вороньи перья. Вылитая ведьма, а ведь я её брат.

– Брат не называет сестру во весь голос «ведьмой».

– Прости. – Парень огляделся, но рыбаки и местные жители большей частью говорили о своём.

– Всё будет хорошо, – пообещал Вернер, и Стейнеру хотелось верить в это.

– Уже пару десятилетий здесь не встречалось колдовских меток.

Не успел молодой кузнец закончить фразу, как тут же вспомнил сестру, девочку с копной нечёсаных волос и отстранённым взглядом. С какой тоской она смотрела на красный корабль. Жуткое чувство, что Хьелль провалит Испытание, впилось в Стейнера ледяными пальцами. Зоркие станут вынюхивать, объявят, что она осквернена драконьей силой, и больше они её не увидят.

– Одно и то же каждый год, – заметил дядя. – Циндерфел – последняя остановка на пути Синода во Владибогдан.

– Владибогдан? – нахмурился племянник. – Где это?

– О, Фрейна! – Вернер крепко зажмурился и вздохнул. – Об этом помалкивай. Хотя ты и так не из болтливых.

Он придвинулся ближе и огляделся, проверяя, чтобы никто не подслушивал.

– Остров Владибогдан лежит в двадцати милях к северо-западу от Нордвласта.

– Первый раз слышу, – тихо прошептал Стейнер, подавшись вперёд.

– Ещё бы. Этот крупнейший из Северных островов является грязной тайной имперцев. Туда забирают детей с колдовским знаком и очищают их. – Лицо Вернера исказилось муками, и юноше почудился влажный блеск в уголках дядиных глаз.

Стейнер прекрасно знал, что означала «чистка». На Винтерквельде ненавидели отмеченных колдовским знаком людей и избавлялись от них, хотя никто точно не знал как. Одни утверждали, что им отрубали головы, другие – что сжигали.

– Откуда же тебе известно об этом тайном острове? – шёпотом спросил Стейнер.

– Я рыбак, – ответил Вернер, избегая смотреть племяннику в глаза. – Порой мы заходим слишком далеко в море.

– На двадцать миль?

Дядя выдавил улыбку.

– Может, я участвовал в набегах на имперские корабли? Может, я был пиратом? – Он осушил кружку и, поднявшись, взял плащ.

– Значит, детей забирают на Владибогдан? – допытывался Стейнер, но Вернер приложил палец к губам.

– У меня дела.

– Ночью?

– Так точно. Дурная голова ногам покоя не даёт, знаешь ли. Береги сестру. Увидимся завтра.

Моряк пересёк комнату, на ходу пожимая руки и похлопывая знакомых по спинам, и исчез.

– Выглядишь так, будто потерял топор, а нашёл нож, – заметила Кристофин.

– Не уверен, что нашёл.

Девушка выставила на стол две миски с рагу и плошку с хлебом, а затем, к удивлению Стейнера, села и принялась есть.

– Я ненадолго, – заверила она. – Умираю от голода, а тебе, кажется, не помешает сотрапезник.

Юноша рассмеялся.

– Сотрапезник? Будто с торговцем говоришь.

– Ты ведь кузнец.

Стейнер улыбнулся и придвинул миску.

– Что с Вернером? Он сегодня на себя не похож.

– Наверное, волнуется за Хьелльрунн, – ответила Кристофин. – Они ведь близки.

– Она вечно выпрашивает у него истории про Фрёйу и Фрёйну, таинственных воронов и древние войны. Детские сказочки. Не скажешь, что ей уже шестнадцать.

– Не скажешь, – согласилась дочь трактирщика. – Приглядывай за ней, пока корабль не ушёл, ладно?

Стейнер кивнул, удивлённый, как серьёзно прозвучал голос Кристофин.

– Вообще-то я пришла не для того, чтобы о твоей сестре говорить.

– О чём же тогда? – Он вынырнул из собственных мыслей и теперь барахтался на поверхности беседы.

– А ты не часто болтаешь с девушками, да? – заметила Кристофин.

– Я вообще не часто разговариваю с людьми. Моя компания – это молот и наковальня.

– Может, немного медовухи развяжет тебе язык?

Стейнер взглядом проследил, как она шла по таверне, охваченный восторгом и смущением. День выдался занимательный. Похоже, вечер получится не хуже.

Хьелльрунн ненавидела кухню. Низкий потолок давил; печь не справлялась, отчего дым стоял завесой; а громоздкий стол занимал полкомнаты. Хьелль устала постоянно обходить огромный деревянный стол. Сколько бы еды на него поместилось, да только выставить нечего – такая вот горькая ирония. Хьелльрунн только и ждала, когда наступит лето, чтобы часами бродить среди лесов в тишине и одиночестве.

Стейнер зачерпнул деревянной ложкой солидную порцию овсянки и плюхнул кашу в миску. Тихонько напевая под нос, он обошёл стол, взял добавку и принялся есть, не обращая внимания на сестру. Марек уже возился в кузнице с какой-то заготовкой.

– Ты улыбаешься, – заметила Хьелльрунн, сама не притрагиваясь к еде. – Первый раз вижу.

Ложка замерла на полпути. Стейнер поднял голову и удивлённо вскинул брови.

– Что?

– И напеваешь. Ты же не любишь музыку.

– Люблю, просто не умею петь. Это ты у нас одарённая – вечно мурлычешь песенки и всякую допотопную чушь.

– Ты ненавидишь музыку, – повторила Хьелль и сама поняла, до чего жалко это прозвучало.

Стейнер пожал плечами и снова занялся кашей.

После короткого молчания Хьелль тоже принялась за еду.

– Давай сегодня обойдемся без песен, Хьелльрунн, – попросил брат. – В городе имперцы, а может, даже Зоркий. А древних богов они недолюбливают…

– Богинь.