Пароход «Валахия» русского Добровольного флота летом 1903 года выполнял обычный рейс Гамбург – Петербург. Путешествие подходило к концу. За бортом неспешно перекатывались волны Финского залива. Вдали в дымке тумана вырисовывались неясные очертания фортов Кронштадта.

На пассажирской палубе, несмотря на северные широты и ранний час, было приятно и лишь чуть свежо.

– Все-таки лето есть лето, cудари мои, – откинувшись в шезлонге после смачного глотка кофе, произнес солидный господин в дорогом костюме.

Немногие присутствующие лишь слегка пожали плечами да слабо заулыбались. Произнесенная банальность оказалась как нельзя кстати. Расслабляла, умиротворяла, настраивала на лирический лад. Всеобщую благостность, как уже повелось за время короткого перехода в этой ненадолго сошедшейся компании, нарушил молодой человек с военными усами:

– Ну знаете ли, господа, уж нам-то есть с чем сравнивать. Бывает лето, а бывает, как справедливо заметил господин Шишкин, все-таки лето…

И улыбнулся уголком рта, выжидательно глядя на своих спутников. Спутники, общим числом трое, особых эмоций опять не выразили. Сидевший напротив Шишкина профессор Петербургского университета Мигунин перелистывал немецкую газету. Профессор поднял глаза на говорившего, вежливо покивал головой и вновь углубился в просмотр прессы. Было совершенно очевидно – сказанное и профессор находятся в разных измерениях. Стоявший, опершись о леерное ограждение, юноша по фамилии Веточкин оторвал взгляд от морской поверхности и развернулся в обратную сторону.

– Ах, все бы вам спорить, ротмистр, – небрежно отмахнулся из шезлонга Шишкин. – Вы посмотрите лучше – благодать какая!

Штабс-ротмистр Хлебников, человек с военными усами, расплылся в улыбке целиком:

– И это говорите вы, Матвей Игнатьич! Человек, ворочающий миллионами, время которого расписано по минутам! Браво! Право слово, я готов прослезиться.

Только что оторвавшийся от созерцания морских далей Веточкин недоуменно глянул на Хлебникова. На физиономии последнего не было ни намека на готовую вот-вот пролиться горючую слезу.

– Ротмистр, я от-ды-хаю, – по слогам произнес Шишкин. Поставил чашечку с кофе на столик. С хрустом потянулся. И после некоторой паузы тихо добавил: – И потом, мы дома скоро будем…

– «Баден-Баден», – выхватив немецкий заголовок, вслух прочел Мигунин. Отложил газету. Сфокусировал взгляд на Хлебникове. Произнес назидательно:

– Здесь вам не Баден-Баден.

По тону профессора было совершенно не понять, хорошо это или плохо. Окружающие опешили. Потом переглянулись. После Шишкин расхохотался. Хлебников заулыбался так, что стал походить со своими усами на объевшегося сметаной довольного кота. Веточкин вежливо закашлял и стал тереть пальцами над верхней губой. Под пальцами гуляла с трудом сдерживаемая улыбка.

Все присутствующие возвращались с европейского курорта. При посадке на пороход в Гамбурге они оказались почти единственными русскими среди пассажиров первого класса. А поскольку на немецком и французском языках за время отдыха каждый уже наговорился вдоволь, с удовольствием общались на родном. Познакомились охотно и без всяких церемоний. Правда, Веточкин числился студентом Петербургского университета и очень смущался перед Мигуниным. Но того интересовали люди и собеседники, а черту с ходу подвел Шишкин, пробубнив свое «мы на отдыхе». Компания прогуливалась по пассажирской палубе, разговаривала обо всем на свете, а после того, как посидела в ресторане, можно сказать, и вовсе состоялась. Поначалу Хлебников очень переживал, что нет женского общества. Много шутил по этому поводу. Надо признать, весьма остроумно и корректно. Что, впрочем, не мешало Веточкину при таких шутках всякий раз краснеть. Но до упаду окончательно уморил всех Шишкин. После очередного «дамского» пассажа ротмистра он махнул рукой и отрезал бесповоротно: «Мы на отдыхе». Смеялись все долго, пока на глазах не выступили слезы.

Людьми и собеседниками все оказались интересными. Правда, в это утро не было еще одного участника компании. Он спал.

– Какой интересный форт. – Веточкин показал рукой куда-то вдаль. С минуту все смотрели в указанном направлении. Хотя «Валахия» должна была пройти мимо, форт почему-то приближался, вместо того чтобы, как положено, скрыться за кормой. Еще спустя несколько минут завесу тумана сдернуло окончательно. Все увидели, что «форт» дымит двумя трубами и вполне самостоятельно расходится с «Валахией» контркурсами.

– Броненосец, – обомлел Веточкин. – Господа, это «Александр Третий», наш новейший броненосец. Я в «Русском инвалиде» его фотографию видел. Вот это да!

Веточкин сиял, будто начищенный медный пятак. Заговорил быстро, возбужденно, совсем как мальчишка:

– Он только-только готов! Наверняка проходит испытания. Тринадцать с половиной тысяч тонн проектного водоизмещения, артиллерия главного и среднего калибра в башнях, восемнадцать узлов хода!

– Эк вы все знаете! – прищурился Хлебников. – Что ж вы в университет подались, а не в Морской корпус?

– Да я … – Веточкин замялся и посмотрел в сторону Мигунина.

– Гм… – перехватил его взгляд ротмистр.

– Да, господа, будет война, – так, словно прочел это только что в газете, изрек Мигунин. – Здесь нужно рассматривать всю совокупность причин…

Броненосец скрылся в тумане. «Валахия» медленно приближалась к Петербургу. Разговор на палубе зашел о дальневосточных делах.

– Япония вышла на международную арену после бурных и, прошу заметить, очень прогрессивных перемен, – будто с университетской кафедры вещал Мигунин. – После победы над Китаем она получила то, что хотела. Но мы отняли ее завоевания, принудив подписать Симоносекский мир.

– Отняли! Ничего себе аппетиты! – оживился Шишкин. – Я на той же Корее столько денег подниму! Зачем мне там японцы?

– Но у нас же есть Сибирь, огромные неосвоенные пространства, – неожиданно очень серьезно заметил Хлебников. – Что нам в этой Корее? А из-за Маньчжурии чего кровь проливать? Ну проходит у нас там железка, катаемся по ней в Приморье. Чего еще надо? Японцы из-за этого в драку не полезут. Охранять надо, не спорю. Я сам там пулю от хунхузов получил. Теперь вот с излечения еду…

– Милый вы мой военный человек, – Шишкин произнес это так, будто назвал диагноз, подходящий для сумасшедшего дома. – Вы представить себе не можете, сколько денег в эту железку вбухано. Если вместо рельс пятирублевыми купюрами мостить, то аккурат от Тихого океана до Санкт-Петербурга хватит. Вы что ж думаете, это затем сделано, чтобы в наше Приморье прокатиться белок пострелять?

– Дорога соединяется с нашим Ляодунским полуостровом, арендованным Россией у Китая, – подхватив нить разговора, продолжал чеканить Мигунин. – Город Дальний – единственный незамерзающий круглый год порт Российской империи. Черное море не в счет – там турки мешаются. В Дальний можно сместить один из крупнейших всемирных торговых путей. Сделать Транссиб важнейшей мировой линией сообщения. Представляете, как тогда расцветет Сибирь, через которую дорога проложена? Да и вся Россия тоже. А Порт-Артур – это база флота. Флот с армией для охраны наших мирных созидательных трудов.