пацана, что учился и сержантил Бугор совершенно неистово. Просто нечеловечески ответственно. Да и Бог способностями не обидел. Конспекты писал каллиграфически цветными авторучками. Сигареты «Прима», например, покупал раз в месяц, точно зная свою норму. Бывало, попросит кто: «Дай дёрнуть!», так только живот надувал: «На, дёрни, – мол, свои иметь надо». Однако авторитет имел – и офицеры его уважали и курсанты. Правильный товарищ – сильно зажал себя, наверное, ради большой цели. Так всё и складывалось – закончил с золотой медалью, был оставлен на кафедре наукой заниматься, защитился…

Где теперь он, могучий Бугор? Из армии канул в лихую пучину русского капитализма, какие-то шапки шил, денег заработал или разорился? Врать не буду, точно не знаю. Однако верю, не пропал и не спился Бугор. Больно крепким казался он нам, дохлым школьникам, да он и был таким – крепким, как Атланты.

Атланты

«Когда на сердце тяжесть и холодно в груди,

К ступенькам Эрмитажа ты в сумерках приди

Там без питья и хлеба, забытые в веках,

Атланты держат небо на каменных руках» (А.Городницкий)

«А еще, сыночка, – было написано летучим маминым почерком, – поздравляю тебя с двадцатилетием! Отметь его со своими друзьями». Мама, желая поддержать морально своего младшего сына и напомнить про важность дружбы в коллективе мальчиков, написала и строчки из любимой песни…

Все это было так наивно и одновременно хорошо, что ефрейтор поёжился, как от тепла редкого питерского солнца, которое сегодня чуть просвечивало сквозь осенние облака над строевым плацем и заплёванной курилкой неподалеку, где развернул ефрейтор письмо из дома. Все написанное мамой было столь далеко от действительности, в которой сейчас находился ефрейтор, по прозвищу, кстати говоря, «Ефрейтор» или для краткости «Ефр», что родной уральский посёлок и мама, и вся эта доармейская жизнь казались сейчас совершенно нереальными и отчасти сказочными.

Реальность была такова, что на день рождения выпал ему наряд по курсу. Поспать не удалось. Дежпофаку попался полный мудак – полковник из профессоров. Сам всю ночь бодрствовал: боялся, что курсанты разбегутся как тараканы по ночному городу или напьются вусмерть. Наряду не давал покоя. Все лазил – весь в испарине – с этажа на этаж, придерживая хлопающий по брюху пистоль. Бойцов в койках пересчитывал. Забыл, видно, что недостающее число голов спокойно изображают дневальные, прыгнув в чужую койку и накрывшись с головой.

С утра Ефра слегка познабливало от недосыпа. «Все же права мама,– думал он,– двадцать лет – это дата серьезная. Надо нормально отметить. Ну, с пацанами выпить. Это дело нехитрое. Завалим после самоподготовки в буфик. А там буфетчица Аллочка, притворно стремаясь, продаст нам по стакану палёной водяры и пожарит яичницу. Выпьем, поедим, покурим. Затем довольные, даже не от водки, а от факта своей крутости упадем по койкам. И все? Нет, надо отметить так, чтоб запомнилось».

Надо сказать, что при всей своей показной во многом лихости – все же третий год в армии, по срочной так «супердембель!» – ефрейтор был юноша нецелованный, не говоря уже о большем. Он скрывал сей позорный факт от своих более продвинутых товарищей, некоторые из которых были уже официально женаты и по субботам гордо получали увольнительную на двое суток для свиданий с законными женами.

С одной стороны ефрейтор не одобрял такие браки. Ну, в самом деле, что это за муж, которого любой офицер в любой момент может «отодрать» или даже посадить на губу? С другой, правда, можно было представить, что вот так спокойно приходишь «на хату», а там тебя ждет твоя собственная (!) девчонка, которая не только не будет выделываться, а даже и рада в любой момент… Словом, тут уже начиналась чистая фантастика. Вообразить себя в этом ролике было сложно. В самом деле: начинаешь раздеваться, а там х/б подштанники с завязками, портянки разматываешь, а они … Ну, запах, словом… Нет, жениться «навсегда» как-то не хотелось, а вот, как говорили сослуживцы «перепихнуться по-быстрому» … Но сердечной подруги у ефрейтора в этом холодном городе не было. Школьная любовь в уральском посёлке быстро выскочила замуж. В день, когда пришло от нее письмо с горькими признаниями, он съел в буфете не менее дюжины сосисок, только тогда полегчало.

Так примерно размышляя, ефрейтор поднялся с лавочки и пошел в сторону столовой для старших курсов. Пройдя через КПП со стороны Чкаловского проспекта, повернул после арки направо, оставил в гардеробе шинельку, предварительно отстегнув хлястик – украдут, и вошёл в обеденную залу. Там на стенах на огромных, как бы мраморных, досках, были высечены фамилии золотых медалистов – цвет и гордость вуза. Правда, хлюпанье едоков и звяканье посуды несколько снижало пафос места, однако антуражу добавляло.

На раздаче в тот день ударно трудилась новая бригада «поварёшек» – практиканток чего-то кулинарного. Находясь в центре событий и повышенного курсантского внимания, «поварёшки» ловко раскидывали еду, пламенели щеками и постреливали глазами. Такими они показались свежими и милыми в своих белоснежных халатах и колпачках, что ефрейтор выпалил ближайшей: «Приветпогуляемвечером?!» Та, ошпарив кавалера карими искрами, прошептала: «Где?». Ефр, не ожидая такой скорой капитуляции, выдохнул: «У Атлантов».

Впрочем, место известное, заплутать невозможно. Это ж исторический центр города, Невский проспект, Эрмитаж, Атланты! Словом, вечером ефрейтор, в спортивных трениках подбегая по пустому гулкому проспекту к Эрмитажу, уже издали разглядел маленькую светлую фигурку у огромных ступней каменных исполинов.

Познакомились… «Поварёшку» звали Катя. Она послушно пошла рядом по набережной вдоль стылой воды, где дробились фонари. Осеннее остывающее небо подсвечивало свинцом. Через мосты и проспект вышли на Петроградку.

У метро он, легко приподняв девчонку, поставил её на ступеньки. Теперь их лица стали вровень. Катя сразу врубилась в ситуацию. Вздохнув, она закрыла глаза и, сложив губы ровным колечком, чуть приподняла подбородок.

Уже после отбоя, засыпая в конверте из матраса и одеяла – так теплее, он вспоминал этот первый в своей жизни серьёзный поцелуй и не мог понять, что же было не так?! Почему кроме ванильного вкуса помады и прохлады девчачьих губ он не почувствовал ничего такого, о чем много читал и о чем болтали в курилках пацаны? Вроде девочка была симпатичная, всё так нормально покатило. Или это место плохое? Атланты эти, и река… и небо… Ефрейтор спал.

Академка

Лебедь стоял ни жив ни мертв. Перед ним в золотистом свете настольной лампы в светлом мундире с золотыми погонами восседал доктор физико-математических наук, профессор, дважды лауреат государственной премии, сам начальник факультета – товарищ генерал-майор Лысенко. Огромная голова с густыми бровями в