Коллеги недолюбливали склочную «замшу», поэтому поддержали Милу. Спортивный обозреватель Илья, выходя из кабинета руководителя, с улыбкой проговорил:

— Ну вот, виновные отчехвостены, ленивые пристыжены. Начинаем работать с новыми силами, — и подмигнул Миле.

И все равно на душе было скверно. Девушка знала себе цену, как журналисту, и поэтому эти несправедливые придирки выводили ее из себя.

…Так вот, не то, чтобы Мила молчала из-за своей верности шефу. Она не хотела говорить из-за Олега. Тот сейчас выглядел чересчур равнодушным и высокомерным. Даже не взглянул на нее толком, хотя почти два года не виделись. Поэтому помогать ему уж точно не возникало желания.

— А с каких это пор полицию интересуют посетители городской поликлиники? — поинтересовалась Мила. — Какая разница, что я там делала? И это законно вообще — бить девушку по голове и тащить ее куда-то?

— Никто тебя не бил, — недобро засмеялся брюнет. — Ничего не докажешь. Да и мы всегда сможем отмазаться.

— Это понятно, вы ведь мусора, — презрительно выпалила Мила, чтобы посильнее задеть.

— Так, кукла, ты надоела! — он встал и приблизился. — Нос сломать?

Олег бросил в его сторону короткий взгляд, но остался неподвижен.

— Хамка! — продолжал возмущаться его коллега.

— О, простите милостивые государи, что посмела столь дерзко с вами говорить, — съехидничала журналистка.

— Да вы благородных кровей, мадам! — усмехнулся, паясничая, гораздо более разговорчивый, чем коллега, брюнет. — А я не представился по всем правилам этикета. Граф Бражинский, более известный в узких кругах как Андрей Брага. С князем Лалиным вы, как выяснилось, знакомы.

Он шаркнул ногой и почтительно склонился, подражая героям исторических кинофильмов. Мила заметила, как скривились в недовольной гримасе губы Олега. Эти препирательства продолжались около получаса и Лалин вдруг, затушив очередной окурок, объявил, что ему пора уходить. «Чтооо? — Мила возмущенно глядела на бывшего мужа. — Неужели ты оставишь меня с этим?»

Но Олег ее взгляда то ли не заметил, то ли не понял. Пока Лалин надевал куртку и выходил в подъезд, Андрей сверлил Милу глазами. Конечно, он видел ее бледные губы, прямой нос, брови, придававшие ей чуть надменное выражение, карие, завораживающие и пронзительные очи. И едва заметный тонкий шрам слева возле глаза, который тянется от виска к щеке. В ее лице было что-то утонченное и изысканное. Это подчеркивало и серое платье рубашечного покроя, и подвернутая французская коса, в которую были заплетены темные волосы, и серебряная цепочка с небольшим аккуратным кулоном в виде цветка лилии, и изящные часики на узком запястье. Очевидно, что барышня не робкого десятка. Другая бы на ее месте уже заливалась слезами.

Лалин отчего-то сегодня был совсем не в духе. Сам это заметил. Когда спускался по подъезду, между вторым и третьим этажом какие-то два парня не очень интеллигентного вида попросили у него сигаретку, но, наткнувшись на острый взгляд светлых глаз, быстро отвязались. Олег вышел, остановился, чтобы прикурить. Еще и эта дамочка окончательно настроение испортила… Неожиданная встреча с бывшей женой его совершенно не обрадовала.

Лалин совсем недалеко отошел от подъезда их консперативной квартиры, когда его чуть не сшибли с ног. В плечо сильно кто-то ударился. Мужчина оглянулся и обомлел: это была Мила, только совсем не такая, какой он ее только что видел. Волосы выбились их прически, пуговицы на платье частично оторваны, словно ткань резко потянули, возле локтя намечался немалый синяк, а на скуле алел след от удара. В глазах девушки ясно читалась паника.

— Что… — Лалин запнулся, — случилось?

* * *

Лето 1944 г., Латвия, Латгалия

Зарево от догорающего самолета ДБ-3ф еще было видно за деревьями, но его экипаж все дальше уходил от погибшей железной птицы. Только рядовой Максим Чижов по прозвищу Чиж, несколько раз оглянулся и хмуро посмотрел в том направлении.

Темнело. Четверо солдат под командованием летчика-пилота, капитана Ивана Лалина после воздушного боя с немецким мессершмиттом вынуждены был десантироваться на поле, окруженном со всех сторон лесом. В округе не было видно ни одного дома. Один из бойцов, рыжий, круглолицый стрелок Алексей Михайличенко, поломал ногу при десантировании, и его пришлось нести на самодельных носилках. Несли крепкий широкоплечий Лалин и самый молодой из членов экипажа стрелок-радист Чижов. Штурман, высокий пожилой солдат Иннокентий Куров шел по тропинке впереди.

— На поле гречиха в самом цвету. Кто-то ж ее посеял. Значит, поблизости поселок или деревня должны быть, — рассуждал он.

— Товарищ капитан, а что если фриц вернется? — спросил Чиж.

На его еще почти совсем мальчишеском лице появилось выражение недоумения. Это был его третий боевой вылет, и впервые смерть оказалась так близко.

— Он думает, что сбил нас. Так что не вернется, — уверенно ответил Лалин.

— Жаль, что ушел! Еще б немного, и мы его… Кто-то уже бывал в этих местах? — снова подал голос Максим.

Все молчали. Нужно было разобраться, где они находятся, и выйти к позициям своих. А для начала хотя бы найти ночлег и чего-нибудь поесть. Кроме того, Лалин раздумывал, как подать своим весточку, что они все живы. А еще думал, что теперь будет без него в полку, кому назначат командование эскадрильей…

— Эх, как бы не пришлось в лесу под открытым небом ночевать… — пробурчал Куров. — Винтовка или ППШ не помешали бы.

Стали рассуждать, далеко ли ближайший город, в какой стороне Режица, захваченная фашистами, по позициям которых они и должны были нанести удар. Постепенно разговор свелся к обсуждению семей, воспоминаниям о родных. Каждый переживал, как бы матери или жене похоронку не принесли, ведь никто же пока не знает, что они спаслись.

— Мать не переживет… — вздохнул Чиж. — В прошлом году на старшего брата Митьку похоронка пришла, так она долго сама не своя ходила…

— А у меня жена, двое взрослых сыновей тоже на фронте, — заметил Куров.

Лалин молчал, но все сослуживцы знали, что и его есть кому оплакивать в случае чего. Молодой капитан после того, как выписался из госпиталя, стал часто письма писать, и судя по всему — женщине. Между собой солдаты нередко шутили на тему того, что сердце их сурового командира наконец-то кто-то покорил.

Так брели еще примерно около часа, когда вышли на просеку, а по ней на небольшую поляну.

— Глядите, баба! — воскликнул штурман, указывая куда-то вперед.

В сумерках, да еще и среди деревьев трудно было что-то разглядеть. Но присмотревшись, Лалин заметил нечто белое, мелькнувшее за кустами. Оказалось, это коза. Хозяйка животного, девушка лет семнадцати, со светлыми, как пшеница, волосами, оказалась там же. Латышка присела у ствола дуба, видимо решив спрятаться. Иван ее окликнул, и она вышла.

Лалин опустил носилки, а затем, одернув гимнастерку, поправив портупею и широкий командирский ремень, представился. Девушка молчала, перебирая тонкими пальчиками волосы в косе.