Только себе Микаэла могла признаться, что вопреки всем стараниям мысли ее периодически возвращаются к этому высокому широкоплечему янки. Уж очень сильно отличался он от всех мужчин, с которыми она привыкла общаться, хотя со своими черными волосами и почти оливкового цвета кожей Хью вполне мог сойти за креола. Возможно, дело было в росте Хью, добрые шесть футов делали его на голову выше всех знакомых ей мужчин, а может, в пронизывающем взгляде серых глаз под густыми ресницами, казавшихся слишком светлыми на смуглом лице? Или в манере разговаривать неторопливо, с холодным спокойствием, подбирая точные выражения, что резко отличало его от импульсивных, многословных родственников? Ответа Микаэла найти не могла. Осознавала пока только одно: Хью Ланкастер сумел возбудить в ней странное чувство, подобного которому еще не удавалось вызвать ни одному из ее поклонников-креолов, и это ее пугало.

Девушка внезапно рассердилась на себя. Хватит! Она не желает и не будет больше думать об этом Хью Ланкастере!

Отвлекшись от собственных мыслей, Микаэла невольно услышала восклицание брата, продолжавшего беседовать с матерью.

— Mon Dieu![1]Ты, наверное, шутишь!

Не было никаких сомнений, что Лизетт сообщила сыну о намерении Хью перебраться в Новый Орлеан. Микаэла резко повернулась и увидела брата, заканчивающего читать письмо. От недавней лучезарной улыбки Франсуа не осталось и следа. Его побледневшее лицо выражало негодование. Оторвав глаза от послания, он вопросительно посмотрел на Лизетт.

— Почему он написал тебе? Эта свинья вообще не знакома с правилами хорошего тона? Он должен знать, что о подобных решениях ему следует информировать дядю!

Поняв, что матери нелегко подобрать слова для ответа, Микаэла поспешила ей на помощь.

— Дело не в том, кому он написал, — быстро сказала она, — мсье Ланкастер собирается в течение ближайших месяцев переехать в Новый Орлеан. Вот что главное!

Франсуа будто ужаленный вскочил с дивана.

— Не хватало еще, чтобы этот несносный америкашка постоянно вмешивался в наши дела! С самого основания компании бизнес в Луизиане находился под контролем Дюпре и нашего деда Галланда. Ланкастеры в дела нашего сектора никогда не влезали. Клянусь честью, я не потерплю их вмешательства, Sacrebleu![2]Они будут совать во все нос, задавать дурацкие вопросы и обсуждать наши действия… Это же невыносимо!

Микаэла молча глядела на брата, мечущегося по комнате с искаженным от гнева лицом. Да и что она могла возразить? Все это справедливо. В начале 1780-х годов Кристоф Галланд, Джон Ланкастер, Рено и Жан Дюпре основали фирму по экспорту и импорту различных товаров “Галланд, Ланкастер и Дюпре”. Франсуа правильно сказал, сразу было оговорено, что всеми ее делами в Новом Орлеане занимаются Галланд и Дюпре. Собственно, против этого и возражать было бы глупо. Местные жители с гораздо большим успехом, чем Джон Ланкастер, могли найти общий язык с чиновничеством, почти поголовно состоявшим тогда из потомков испанских конкистадоров, подозрительно относившихся к янки. Хотя с самого начала Джону Ланкастеру принадлежали пятьдесят пять процентов капитала компании, без Галланда и братьев Дюпре у него было мало шансов развернуться в Новом Орлеане, и будучи человеком мудрым, он согласился на то, что всеми делами здесь будут заниматься его партнеры-креолы. Однако именно из резиденции Ланкастеров в Натчезе осуществлялось управление закупками нужного Европе сырья, его доставкой баржами в Новый Орлеан, а затем в Старый Свет. Ланкастеры контролировали и сбыт импортируемых европейских товаров американцам, охотно их покупающим. На протяжении двадцати лет компания приносила приличные прибыли и успехи ее во многом объяснялись разделением труда между креолами в Новом Орлеане и Ланкастерами в Натчезе. Но с недавних пор все изменилось.

Три года назад Джон Ланкастер передал сорок пять процентов акций компании своему приемному сыну Хью. Себе, решив уйти от дел, он оставил десятипроцентную долю. До этого Хью в течение многих лет действовал как торговый представитель отчима и, естественно, многое знал о делах компании, в основном той части бизнеса, которая осуществлялась в Натчезе. Став совладельцем фирмы, он заинтересовался вторым сектором и начал задавать, с точки зрения компаньонов, слишком много вопросов о том, чем же они занимаются] Поскольку Хью стал крупнейшим акционером “Галланд, Ланкастер и Дюпре”, этот интерес к действиям коллег в Новом Орлеане был вполне объясним, но дед и дядя Микаэлы встретили его в штыки. Микаэла не раз слышала от них, что Хью пытается совать нос в те дела, которые его вовсе не касаются. Впрочем, у нее было на этот счет собственное мнение. Девушка считала, что у американского компаньона имелись серьезные поводы для визитов в Новый Орлеан. Возможно, его расспросы ничего, кроме раздражения, вызвать у компаньонов не могли, но называть действия Хью беспочвенными и несправедливыми она бы не стала.

После смерти дедушки заговорили о том, что Хью начал выражать беспокойство относительно будущего компании. Микаэла, откровенно говоря, его разделяла. Она подозревала, что Кристоф Галланд играл роль своеобразного буфера, смягчающего противоречия между Хью и Жаном. С его смертью молодые люди остались один на один со своими проблемами.

Будучи единственным ребенком Галландов, Лизетт унаследовала то, что осталось от доли Кристофа. Однако интереса к бизнесу у нее никогда не было, и практически от ее имени делами, занимался брат мужа — Жан. Он же стал распорядителем долей Франсуа и Микаэлы. Вскоре после этого отошел от дел Джон Ланкастер, сделав своим преемником Хью. Де Марко и Хассон даже после удвоения количества своих акций остались лишь номинальными совладельцами предприятия. Решение всех вопросов стало зависеть исключительно от Жана и Хью, точки зрения которых по довольно часто возникающим проблемам почти постоянно не совпадали. Разногласия между ними не могли не привести к весьма щекотливой ситуации в компании, усугубляемой неприязненными отношениями между креолами и американцами. Антипатия эта, существовавшая в Луизиане всегда, с продажей территории презренным америкашкам переросла почти в открытую враждебность.

Уставшая от горячих восклицаний брата, Микаэла решила взять инициативу в свои руки.

— Послушай, Франсуа, — сказала она, — ты начинаешь повторяться. Мне кажется, ты уже достаточно четко изложил нам свое мнение о мсье Ланкастере. Собственно, и без этого мы знали, что его решение переехать сюда тебя не обрадует. Но что можем сделать я и ты? Уж лучше побереги свое красноречие для самого мсье Ланкастера.

— Ба! Да какой смысл разговаривать с ним? Он, как всегда, опустит очи долу и ничего не услышит! Но, поверь мне, maman, если он вновь начнет совать нос в наши дела и строить из себя инспектора, его ждут серьезные неприятности.

Женщины обменялись тревожными взглядами. Лизетт нахмурилась. Франсуа посмотрел на сестру, затем на мать и наконец взял себя в руки.

— Вы опасаетесь, что я вызову Хью Ланкастера на дуэль, да? Можете не волноваться, — небрежно промолвил он, гордо блеснув глазами. — Ни один америкашка не достоин того, чтобы я марал об него руки.