— Разделывайтесь с ними! Проверяйте фамилии — и к стенке! Они должны быть расстреляны, и чем скорей, тем лучше.

Зверства и безумия того дня в Германии нескоро забудут. Эти массовые убийства 30 июня ускорили приход к власти троих людей: Гиммлера, тщеславного, как павлин, до сих пор совершенно неизвестного чиновника; Гейдриха, разжалованного морского офицера; и Теодора Эйке, владельца пивной из Эльзаса[9].

Пятнадцать дней спустя всех солдат, составлявших расстрельные команды, и всех, за исключением четверых, офицеров — в общей сложности шесть тысяч человек — изгнали из СС. До конца года три с половиной тысячи из них были казнены по различным сфабрикованным обвинениям. Произвести эту окончательную чистку была идея Эйке, и признательный Геринг громко аплодировал ей. Уцелевших отправили в боргемоорский лагерь и оставили там гнить. По словам министра пропаганды Геббельса, они погибли, подавляя мятеж СА, и Рудольф Гесс дошел до того, что публично превознес их как доблестных солдат и мучеников.

Фюрер, разумеется, знал о планах этой массовой бойни. В тот летний день он позаботился о переезде в более приятное место, и пока шли убийства, Адольф Гитлер приятно проводил время как гость на свадьбе в доме гауляйтера Тербовена в Эссене…[10]

Где-то впереди лежал Сталинград, мы остановили танк и вылезли посмотреть. Узнали далекий город по густым тучам дыма, все еще нависавшим над ним, и тянущимся вверх, клубящимся струйкам. Говорили, что Сталинград горит с августа, с падения на него первых немецких бомб.

Во взгляде вперед особой радости не было: там нас ждали только разрушения и смерть. Во взгляде назад радости не было никакой: прошедшее представляло собой кошмар, который лучше всего забыть. Поэтому мы смотрели вниз, а не на далекую реку, серебристую ленту Волги, где лучи осеннего солнца образовывали сияющие блики на поверхности. И вскоре едва не внушили себе, что настоящее может длиться вечно, что прошлое можно стереть из памяти, а будущего избежать…

Однако танк, пронесший нас через прошлое, был суровой реальностью, он должен был нести нас к неизбежному будущему, и с этим ничего поделать было нельзя. Мы четыре месяца жили в этом танке — спали в нем, ели, сражались как с противником, так и друг с другом — и стали так же зависимы от него, как черепаха от панциря. Останавливались только затем, чтобы заправиться горючим, пополнить боекомплект, и при этом никогда не покидали своего стального убежища. Неудивительно, что мы давно возненавидели друг друга больше, чем русских! В четырех стенах танка постоянно были враждующие фракции, разногласия, кровопролитные стычки и мелочные ссоры, кончавшиеся тем, что кто-то оказывался полумертв или изуродован на всю жизнь. Последней жертвой стал Хайде. Они с Малышом подрались из-за пропавшего черствого ломтя черного хлеба, и когда нам надоело терпеть, что эти двое толкают нас, пинают, осыпают неточными ударами, мы вмешались и признали виновным Хайде, в результате он был приговорен ехать сто километров привязанным снаружи к заднему люку. Лишь когда он, надышавшись выхлопными газами, потерял сознание, мы вспомнили о нем и втащили его обратно.

Танк весь день ехал к Волге. Вскоре после захода солнца мы разглядели очертания стоявшего на опушке рощи другого танка. Сидевший на башне человек спокойно курил сигарету и созерцал поднимавшийся в сумерки дым. И он, и танк, казалось, чудесным образом находились в ладу с миром.

— Должно быть, нагнали роту в конце концов, — сказал Барселона.

— Слава богу. — Старик удивленно покачал головой. — Я уж стал недоумевать, куда они подевались. Эти карты России совершенно невозможны; кажется, они устарели по меньшей мере на сто лет.

Мы медленно подъехали к опушке, и Порта затормозил в нескольких метрах от того танка. Мы с радостью открыли смотровые щели, и в душный ад нашей тюрьмы пошел свежий вечерний воздух. Старик вылез наружу и окликнул рассеянного курильщика.

— Привет! Я уж думал, вы никогда не найдетесь, мы искали вас повсюду. Где были, черт возьми, до сих пор?

И хотел было спрыгнуть на землю, но тот человек выбросил сигарету, нырнул в люк и скрылся в танке, будто лиса в норе.

— Это русские! — крикнул Старик.

Когда он снова оказался среди нас, мы приготовились к бою. Нам повезло: ничего не ожидавший противник, должно быть, решил вздремнуть. Прежде чем они развернули к нам свою пушку, мы бросили в их башню осколочно-фугасную гранату. Попасть в цель на таком расстоянии было нетрудно. Танк тут же превратился в действующий вулкан, выбрасывающий части разорванных тел, детали механизмов, изрыгающий в сумеречное небо черный дым и желтые языки пламени.

Потом осторожно, закрыв смотровые щели, напрягая зрение и слух, мы двинулись в дальний объезд.

— Впереди танки противника!

Порта затормозил снова. В нескольких метрах от нас на обочине дороги стояли девять Т-34. Выглядели они вполне мирно, не ожидающими неприятностей, но пушки их смотрели в нашу сторону. Старик заколебался. Русские, очевидно, пока что не опознали нас, но почти наверняка опознали бы, стоило нам повернуть обратно.

— Была не была. — Старик кивнул Порте. — Заводи мотор — и полный вперед. Сделаем попытку прорваться хитростью.

Он открыл люк и высунулся. В густых сумерках его шлем походил на русский. Старик рассчитывал, что противник не ожидал появления поблизости никаких немецких танков.

Когда мы тронулись, у меня мелькнула мысль, что только круглый идиот может не заметить разницу между шумом нашего двигателя и «тридцатьчетверки», но, видимо, русские экипажи не различали звуковых тонов. Во всяком случае, они не проявляли никакой враждебности, лишь махали руками и поднимали большие пальцы, когда мы проезжали мимо. Старик любезно им отвечал, а мы потели внутри.

Через час мы как будто стали приближаться к цивилизации. Отдельные дома, потом кучки их, потом длинный неровный ряд, и мы поняли, что въехали в город. Миновали железнодорожную станцию, где стоял под парами товарный состав. Поехали к центру города. Там было полно танков и солдат противника, но в темноте и всеобщей неразберихе нас не заметили. Когда мы медленно выезжали из города, регулировщик остановил нас взмахом руки, чтобы мы уступили дорогу броневику, везшему спешащих генералов. Мы послушно сдали назад и пропустили его.

Неподалеку от города мы оказались в хвосте колонны русских танков. Миновали под их прикрытием противотанковую батарею и на перекрестке с большой неохотой расстались с ними; русские поехали прямо, а мы свернули к Сталинграду.