Вернувшись в казарму, упаковываю остатки своей гражданской одежды, с тяжелым чувством закрывая коробку. Прощай, гражданская жизнь! Теперь я солдат. Пути назад нет.

Незадолго до полудня нам вновь неожиданно приказывают построиться. Наш взвод должен отправиться в Шпандау, будем сдавать анализ крови. Поскольку каждый день поступают новые призывники, естественно, в нашем взводе не все в форме. Поэтому впереди, отдельно, маршируем мы, а гражданские идут сзади, каждый в сопровождении унтер-офицера. Наш командир взвода — старший ефрейтор Бекер. Стоит прекрасный солнечный день, погода по-настоящему весенняя. Люди на улице останавливаются и смотрят на нашу разношерстную колонну, кое-кто провожает молодых призывников в серой форме печальным взглядом.

В Шпандау вовсю кипит работа. На мостах[8]через Хафель возводятся противотанковые заграждения, проходы в которые вот-вот закроют. Инженеры устанавливают мины. Приготовления к обороне идут в центре города, а нам ежедневно продолжают говорить, что мы побеждаем. Разве это не странно?

Несколько групп стоят у казарм Секта и, как и мы, ждут своей очереди, в то время как новички проверяются в деле на плацу фельдфебелями. Нескольких из них я знаю по лагерям имперской трудовой повинности.[9]

Наступает наша очередь. По одному проходим мимо санитара, который колет нас в указательный палец и выжимает капельку крови. Затем окунаем пальцы в банку, наполненную светлой жидкостью. Впоследствии санитар называет каждому его группу крови. У меня — вторая.

Строем идем в казармы, где в арсенале на наши жетоны наносят группу крови. Наступает время обеда. Мы стоим в длинной очереди на кухню вместе с солдатами, стекающимися со всех сторон. Живущие в казармах венгры образуют отдельную группу. Несколько солдат позади нас затевают с ними ссору, вызывая жаркий отпор сыновей Балкан. В результате мадьяры вынуждены ждать, пока не обслужат всех немцев. Они сердито отходят в сторону, сверкая голодными глазами, остатки некогда гордой венгерской армии, теперь щеголяющие в рваной коричневой форме. В их темных глазах отражается тоска по бескрайним просторам родины. Они абсолютно бесправны — немцы бьют их и демонстративно не общаются с ними, держат в постоянном страхе.[10]

Днем новобранцев вызывают из разных казарм. Мы вместе идем в санчасть, где собираем солому из других казарм, набивая ею наши тюфяки. Я выбрал лучшую койку, с трех сторон защищенную узким проходом. Это должно обезопасить меня от того, что дежурный унтер на побудке сорвет с меня одеяло. На верхней койке располагается знакомый мне парень по имени Гейнц. Он из одной со мной школы, у нас с ним общий запирающийся на ключ шкафчик. Первое, что мы делаем, — раскладываем свои вещи.

Покончив с этим, мы вместе идем в столовую, где встречаем еще нескольких его школьных друзей. Подняв стаканы, пьем за братство. Мы — это я, Гейнц, мой сосед по шкафчику, а также Фриц Штрошн и Гюнтер Гремм. К вечеру столовая заполняется до отказа, накурено так, что хоть топор вешай. Мы выходим на улицу и гуляем до ужина. В нашей казарме новобранцы в возрасте от 17 до 35 лет. Раздача пайков происходит на удивление спокойно. Мы садимся и поглощаем ужин при мерцающем свете свечи. Сзади нас за столом играют в карты, в двадцать одно. Славный малый из Тодта,[11]на гражданке корабельный кок, по-прежнему в коричневой форме, со смехом проигрывает взятку за взяткой. Крупье, Альфонс, остроумный железнодорожник, с улыбкой забирает выигрыш. Но фортуна переменчива, и когда за стол садится Штрошн, он сразу же выигрывает у него 30 рейхсмарок. Идиллия рушится, когда кто-то врывается комнату с криком:

— Дежурный унтер! — Деньги и карты исчезают с быстротой молнии.

Мягко горит свеча. Я лежу в кровати и слышу разговор товарищей, неясным гулом звучащий в моем подсознании. Едва дневальный казармы вышел для доклада дежурному унтеру, как завыли сирены, и нам пришлось быстро одеться и спуститься в убежище.

Там один солдат рассказывает, как он был членом трибунала после событий 20 июля 1944 года и приговорил к смерти сто восемь солдат.

— Все умоляли о штрафбате, — говорит он, — возможно, надеясь таким образом сохранить себе жизнь, но, скорее всего, их все-таки расстреляли.[12]

Бомбы разрываются совсем близко. Когда звучит отбой, ночное небо освещается золотисто-красным светом горящих на востоке зданий. Слышны отдаленные звуки сирены. Столица с облегчением переводит дух и вновь выбирается из подвалов.

Воскресенье, 1 апреля 1945 года

Сегодня первый день Пасхи. Густой туман. Вот-вот пойдет дождь. На завтрак дают особый праздничный сладкий суп. Еды мало, и нам постоянно хочется есть. Суп очень вкусный, но порция скудная.

После службы мы со Штрошном наводим порядок в нашем шкафчике, стараясь в честь праздника разложить все понаряднее, спрятав с глаз долой разную мелочь.

Затем обер-фельдфебель собирает нас внизу, чтобы провести по казармам. Он показывает нам стрельбища, расположенные рядом со зданиями, где стоят орудия зенитной артиллерии имперской службы трудовой повинности и мальчишки-зенитчики[13]расхаживают перед нами в ярко-синих шинелях с белыми шарфами. Сзади стоит разбитый танк, который используют в качестве мишени при отработке умений пользоваться панцерфаустом.[14]