быть в центре внимания, считаться «светским львом», всегда видеть свое имя на страницах газет и парламентских отчетов, лучше всего с прибавлением слова «сэр», а затем «лорд». Подобными личными качествами Бульвера, говорят историки литературы, и объясняется быстрая трансформация молодого аристократа в радикала, а затем радикала в заядлого консерватора.

И все же биография Бульвера не была биографией политического карьериста. Эволюция, проделанная Бульвером, вполне совпадала с эволюцией определенной части правящих классов страны. К тому же она не была так велика, как может показаться с первого взгляда.

Бульвер отнюдь не был готов служить кому угодно. Он всегда — и в качестве либерала и в качестве консерватора — служил интересам своего класса, как справедливо отметил известный историк общественной мысли в Англии Лесли Стивен в своем очерке о Бульвере. Но Бульвер был чрезвычайно умным политиком, с большим кругозором и проницательностью. За декларациями партий он умел видеть их истинные цели. Он всегда очень трезво оценивал положение в стране, и действовал по внутреннему убеждению — соответственно обстоятельствам.

Период от окончания наполеоновских войн до Парижской Коммуны был самым горячим временем утверждения капиталистического господства в Англии. Промышленный переворот повлек за собой огромное усиление буржуазии. Новый класс, так стремительно поднявшийся в экономической жизни страны, требовал и большей доли политического пирога. Его не удовлетворяло теперь положение, сложившееся в восемнадцатом веке, когда буржуазия передоверяла свое представительство в парламенте той части аристократии, которая была в какой-то степени втянута в буржуазное предпринимательство.

Широкое недовольство в стране сильно поднимало шансы буржуазии. Ей было на кого опереться, чтобы вырвать власть из рук аристократов. Лозунгом радикалов было «наибольшее счастье наибольшего количества людей». Их действительной исторической задачей — использовать народ в своих интересах.

Бульвер, как это явствует из его переписки и творчества, хорошо понимал неотвратимость общественных перемен. И еще лучше понимал он силу народного недовольства. Он был живым олицетворением той политики компромисса и политического маневра, которая в самые трудные для правящих классов Англии времена помогала им удерживать власть в своих руках. В период подготовки и осуществления парламентской реформы Бульвер с удивительной для его возраста прозорливостью понял, в чем заключается наиболее дальновидная и безопасная политическая линия для правящих классов. Она в том, считал Бульвер, чтобы передать власть той их части, которая не пришла еще в конфликт с народом, а, напротив, изображает из себя борца за общенациональное дело.

После второго периода чартизма, который Бульвер опасливо переждал вдали от парламентской трибуны (осторожностью Бульвера-политика и объяснялось его желание целиком посвятить себя литературе), позиция Бульвера изменилась, хотя тактика осталась прежней. Теперь уже буржуазия была главным врагом народных масс, и Бульвер предложил снова перекинуть власть из одной руки правящих классов в другую. На этот раз, однако, Бульвер уже не поспел в ногу со временем. План его был утопичен, и буржуазия сумела укрепить свое положение без помощи аристократов. В Англии была проведена новая парламентская реформа в пользу определенных слоев мелкой буржуазии и рабочей аристократии. Политическая линия Бульвера оказалась битой, и он, как всегда, сохраняя достоинство, отошел от политики.

Народная точка зрения на события эпохи не нашла отражения в творчестве Бульвера. Он не сумел подняться до таких вершин реализма, как его современники Диккенс и Теккерей. Но кое в чем он все же был относительно близок им. Бульвер видел всю широту проблем, вставших перед Англией средних десятилетий девятнадцатого века, и по-своему разрушал то представление о «викторианской Англии», как стране, не знающей социальных конфликтов, которое по сей день пытаются насадить реакционеры. Бульвер критиковал правящие классы своей страны с их же позиций. Это повлекло за собой компромиссность его творчества. Но и в этой критике быломного умного, нелицеприятного, злого.

Бульвер пережил и всех своих литературных соперников и всех: своих критиков ранних лет. Он был известен к тому времени далеко за пределами Англии. Первое собрание его романов вышло уже в 1840 году, а в 1854 году закончилось начатое двумя годами раньше пятитомное издание «Поэтических и драматических сочинений». Произведения его переиздавались в Англии и переводились на иностранные языки французский, испанский, немецкий, русский. Он имел почет, положение, большой достаток. Это была ничем не омраченная старость. Эдвард Джордж Бульвер Литтон, лорд Литтон, баронет Литтон Небуортский умер 18 января 1873 года.

Последним, опубликованным при его жизни произведением был фантастический роман «Грядущая раса». Современный порядок далек от совершенства, писал Бульвер. И он не вечен. Человечество когда-нибудь придет к идеальному обществу, в котором не будет противоречий и несправедливости, голода и страданий. Нравы и условия жизни современных людей будут представляться настоящим варварством. Но ему, Бульверу, теперешний варварский век все-таки милее.

Мир добродетели будет веком посредственности: исчезнут пороки, но исчезнут и душевные порывы. Мир перестанет быть театром — тем театром, в котором льются настоящие слезы и настоящая кровь. Актеры выгадают. Но что выгадает праздный зритель? Ему некуда будет деваться от скуки!

* * *

В истории английской драмы Бульвер занимает значительно большее место, чем в истории английского романа. Без него нельзя составить себе представление об английской драматургии девятнадцатого века. Не стоит, конечно, сравнивать Бульвера с корифеями английской драмы других веков, но для своего времени он был единственным талантливым и близким, к большой литературе писателем, чьи драмы регулярно ставились на профессиональной сцене и имели длительный успех.

Английская драма девятнадцатого века находилась в тяжелом положении. Вплоть до театральной реформы 1843 года только два театра в Лондоне имели право ставить так называемую «правильную драму». Остальные должны были довольствоваться музыкальными представлениями, пантомимами или фарсами. Но значение одного из двух монопольных театров, Дрюри-Лейна, очень упало после ухода Эдмунда Кина, и его руководство, ревниво оберегая свою монополию и в то же время желая привлечь зрителя, все чаще обращалось к репертуару малых развлекательных театриков. По существу, поставить новую серьезную пьесу в тридцатые — начале сороковых годов можно было лишь на сцене второго монопольного театра — Ковент-Гардена или, когда кончался его сезон, силами тех же актеров на сцене Хеймаркета.

Положение не улучшилось и после отмены театральной монополии. Кадры актеров, прошедших школу серьезной драмы, оставались невелики, цензура не была отменена, традиция драмы — прервана.

К тому же зритель был уже приучен к водевилю, фарсу, зрелищам полуциркового характера, и изменить его вкус оказывалось совсем непросто — ведь малые жанры, пусть очень плоско, пусть примитивно, пусть зубоскальски, но все же достаточно быстро откликались на события современной жизни, изображали современные типажи, в них то и дело мелькали всем понятные намеки на то, о