Зигебер отогнал эти кощунственные мысли и резким, почти гневным движением наполнил свой кубок вином. Затем поднял глаза и перехватил взгляд Готико, смотревшего на него с другого конца стола.

— Что? Готико улыбнулся и тряхнул головой. Он тоже был пьян, но, в отличие от остальных, по нему это было не слишком заметно. Ровесник короля — обоим мужчинам было около тридцати пяти лет, — Готико, со своим сломанным носом, побуревшим от загара лицом и короткими волосами, казался старше. С тех пор как он спас жизнь Зигеберу в сражении с аварами, Готико поступил к нему на службу и все это время был для него скорее старшим братом, чем телохранителем. К тому же он был единственным, кто еще осмеливался обращаться к Зигеберу на «ты».

— Твой сын — произнес Готико. — Ты нам еще не сказал, как его назовешь…

Он говорил вполголоса, но разговоры за столом тотчас же прекратились, и все собравшиеся обратили взоры на короля.

— Я уже давно об этом думал, — тихо проговорил Зигебер, вращая в пальцах ножку кубка. — На самом деле, еще с тех времен, когда Брунхильда носила под сердцем Ингонду…. Итак, у моего сына будет имя Хильдебер, как звали моего дядю, короля Парижского. Это имя меня восхищало с детства — Блистающий в сражениях… Я представлял себе великого воина, возвышающегося над мертвыми телами павших врагов.

Он усмехнулся, потом поднял глаза и обвел взглядом своих личных стражников, прежде чем вновь посмотреть на Готико.

— Порой, получается, соответствовать своему имени, — сказал король.

Каждый из присутствующих в этот момент невольно подумал, что Зигебер говорит о себе самом. Его имя, Блистательный победитель, уже принесло ему заслуженную славу.

— Однако не всегда, — продолжал Зигебер. — Моему сыну нужен наставник, способный научить его владеть оружием и управлять людьми, а также защитить его. Готико замер. Сейчас король вовсе не казался пьяным.

— Да, друг мой… Королева и я сочтем за честь, если ты займешься нашим сыном. У тебя нет титула, но этот недостаток мы исправим, незамедлительно… Ты станешь nutrucius regis — воспитателем Хильдебера[2].

Некоторое время все молчали, искоса поглядывая на Готико, лицо которого явственно выдавало волнение. Наконец один из королевских стражников фыркнул — и, словно это послужило сигналом для остальных, все захохотали во все горло. Готико схватил за руку того, кто сидел ближе всех, — герцога Лу Аквитанского:

— Эй, ты чего смеешься?

— Извини, — ответил тот с певучим южным акцентом — Я представил тебя в роли кормилицы…

Герцог стряхнул руку Готико и, повернувшись в сторону Зигебера, высоко поднял кубок:

— С такой кормилицей вашему сыну больше ничего не останется, как устремляться в гущу сражений! Это проще, чем выцедить из нее хоть немножко молока!

И герцог, опережая остальных, снова захохотал, согнувшись на своем табурете. Готико, в конце концов, побежденный его заразительной веселостью, помог ему выпрямиться.

— Ну что ж, хорошее начало…

В это мгновение один из стражников, стоявших у входа в зал, ударил в пол древком своего копья и обратился к королю:

— Монсеньор, прибыл гонец и хочет вас видеть,

— От кого гонец?

— От епископа Котиния, из Арверна Зигебер кивнул. Потом, когда стражник вышел, вполголоса произнес

— Наверняка, такой же пьянчуга, как и его господин… Что ж, он попадет в хорошую компанию.

Личные стражники короля снова рассмеялись, но их веселость сразу угасла, когда гонец, в сопровождении двух солдат, приблизился настолько, что можно было разглядеть его лицо. Человек выглядел изможденным, под глазами его залегли круги, лицо, покрытое потом, казалось восковым. Одежду гонца густым слоем покрывала дорожная пыль.

— Кто ты? — обратился к нему Зигебер.

— Меня зовут Берегизель, ваше величество. Я прибыл из Оверни, и у меня дурные вести…

Никто больше не смеялся. Что-то в облике этого Берегизеля — то ли крайняя истощенность, то ли свинцовый оттенок кожи, то ли хриплый голос — заставило собравшихся почувствовать себя неуютно. Казалось, гонец вот-вот рухнет на пол.

— Ты бы сел…

Вестгот Зигила поднялся, взял свой табурет и протянул его гонцу. Но тот инстинктивно попятился, словно боясь приблизиться.

— Монсеньор, епископ Котиний мертв. И не только он один…. Много народу умерло в том краю.

Теперь пришла очередь Зигилы отступить. Был поздний час, и уже похолодало, однако Берегизель был весь в поту. Словно бы произнесенные слова лишили его последних сил, он в изнеможении прикрыл глаза и пошатнулся. Затем неразборчиво пробормотал что-то о трех солнцах в небе, биче Божьем и черной язве.

Солдаты отшатнулись, как и сидевшие за королевским столом воины. Все в ужасе смотрели на гонца. Тот застонал, резко, вздрогнул и обвел собравшихся в зале мужчин взглядом; полным отчаяния. Одно слово, произнесенное громче остальных, вырвалось из бессвязного бормотания:

— Pustidcl…

Все, кто услышал его, побледнели и еще дальше отодвинулись. Pustula — так Церковь называла чуму. Первым опомнился герцог Лу.

— Защитите короля! — воскликнул он.

Оба солдата инстинктивным движением направили острия своих копий на гонца. Герцог шагнул, было, к ним, но, охваченный сомнением, остановился на полпути.

— Вы к нему прикасались? — спросил он.

— Сеньор, его обыскали — таков приказ…. У него забрали оружие…

— Бросьте копья и отойдите!

Лу обнажил свой скрамасакс под изумленными взглядами солдат, которые побледнели от ужаса, когда поняли, что происходит. Остальные тоже, наконец, пришли в движение. Зигебер в окружении своих личных стражников отошел в другой конец зала, закрывая льняным платком рот и нос. Готико распахнул парадную дверь и закричал:

— Эй, сюда! Пошлите за сенешалем[3]!

Перед ним мгновенно вырос слуга, которому Готико шепотом отдал распоряжения, после чего закрыл дверь, и остался стоять на пороге с оружием в руке. Все это заняло буквально несколько мгновений. Когда вновь воцарилось спокойствие, оба солдата, теперь оставшиеся одни в центре зала, в нескольких шагах от несчастного Берегизеля, наконец, вышли из оцепенелого состояния. Один солдат медленно опустил копье на пол, подчиняясь приказу герцога Лу; другой с растерянным видом взглянул на свое копье, затем сделал шаг по направлению к королю.