Катя сидят у небольшого пролома, через который они, очевидно, и проникли на их участок.

Лева смотрит на Вову и Катю. Внутренне он улыбается, но ему немного страшно – вдруг в этом году они не захотят с ним дружить. Поэтому на его лице улыбки нет.

Катя первая видит Леву. Не сводя с него глаз, она медленно поднимается с корточек. Отпускает подол сарафана, из которого на землю вываливаются два подберезовика и несколько розовых сыроег.

– Белый! – радостно говорит Вова, поднимает голову и тоже видит Леву.

Некоторое время они молчат. Потом Вова бросает гриб и быстро лезет в пролом. Катя лезет за ним.

Оказавшись на своем участке, они смелеют.

– Не поймаешь, не поймаешь! – дразнится Катя, хотя Лева и не собирался.

– Левочка! Иди к своей мамочке! Она даст тебе кашки! – и Вова корчит странную рожу, изображая не то Леву, не то его маму.

Странно, он совсем не ест кашу, да мама и не умеет ее варить. Наверное, имеется в виду, что баба Клава сварит, а мама уже будет его кормить.

– Дети, что там еще такое?! – кричит с крыльца их мама, прекрасная рыжая Светлана. Катя, кстати, тоже рыжая. А Вова в папу, белый.

Ни Лева, ни Вова с Катей, ни даже их папа, невзрачный Анатолий, не знают, что Светлана вовсе не ездила вчера в Москву, чтобы помыться, потому что «эти ваши тазики и ведра – не мытье, а сплошное страдание и размазывание грязи». Светлана провела вечер в отдаленном аппендиксе их же дачного поселка, куда добиралась огородами, мимо кооперативного сада, мимо плотины, вдоль железной дороги, потом через поле, где такая высокая трава, что даже Светлану скрывает почти с головой. В этом аппендиксе, на добротной двухэтажной даче с высоким забором и соснами на участке – а окна дачи смотрят прямо в лес, и там тоже сосны, – на этой даче живет хирург Константин, остролицый, очкастый, решительный и одинокий. Одинокий за исключением тех моментов, когда к нему приходит прекрасная рыжая Светлана.

Лева делает движение к забору, и Вова с Катей сразу убегают.

Что же делать с грибами?

Шуточное препирательство на кухне – милое, семейное, ах мы кормим детей одной яичницей, а ты бы хотела, чтобы мы их кормили одними конфетами, а что, они не против, знаешь, а я против, потом к зубному не наездишься, вечно ты драматизируешь – и вот уже препирательство приобретает раздраженный оттенок, значит, надо его гасить, опять уводить в шутку, а также демонстрировать оживление, когда дети врываются на кухню и радуются яичнице, радуются, что скоро поедут за грибами далеко, что встанут рано утром, что до обеда есть время поиграть в мушкетеров, что бабушка Лара вернулась со станции и принесла целый бидон молока и яйца в железной сетчатой сумке. И лишь бабушка Лара, Лариса Витальевна, мама Анатолия, позволяет себе не радоваться и не оживляться, даже искусственно. Ухватившись за перила, она упирается носком правого резинового сапога в пятку левого, стягивает его вместе с носком, брезгливой рукой стаскивает второй сапог за голенище, и, проигнорировав укоризны насчет своего похода на станцию («мы бы сами»), отдает продукты и уходит в свою комнату, где массивным выступом белеет печка, на стене – репродукция левитановского «Марта», наклеенная на картонку и в золоченой раме, а на столе – пожелтевший портрет военного.

– А что на станции говорят – правда, Полины Петровны внук кого-то ножом пырнул? – кричат ей вслед.

– Кого он пырнул, ему восемь лет, – сама себе говорит Лариса Витальевна, вытирая сзади взмокшую шею.

– А? – кричат в ответ.

Лариса Витальевна молчит.

На кухне Светлана и Анатолий переглядываются и тихо, но с излишним оживлением смеются. За окном Вова делает Кате новую шпагу из лозины, а Катя ковыряет в носу.

– Здравствуйте! – громко говорит Лева.

Лева?

Светлана и Анатолий вздрагивают и оборачиваются к двери. Там действительно стоит Лева. Он уже переодет в дачное – спортивные штаны с вытянутыми коленками и кофту. Живот, белея нежной кожей полного ребенка, нависает над резинкой треников – это видно, потому что низ кофты Лева держит завернутым наверх, а там – что же там?

– Грибы! – объявляет Лева.

– Что?

– Я принес грибы для ваших детей.

– Какие грибы, Лева? Здравствуй, вы давно приехали? Как мама, бабушка?

Лева молчит, потому что не может определить для себя последовательность ответов.

– Ваши дети забыли наши грибы у нас на участке, – наконец говорит он, не улавливая обличительного смысла. – Мы приехали сегодня. Мама и баба Клава чувствуют себя сносно.

Светлана и Анатолий переглядываются. Лева подходит к окну и смотрит на своих друзей, которые фехтуют за клубничными грядками. Потом осторожно выворачивает грибы из кофты на стул.

– Я пойду тоже поиграю, – говорит он Светлане и Анатолию.

Покидает кухню и бежит к друзьям, у которых для него находится запасная шпага, и вот уже бой выглядит вполне прилично – все-таки трое! – и Катя лихо колет Леву в попу лозиной, которая сгибается, заставляя всех смеяться – и на кухне тоже.

– Падай! – кричит Катя. – Падай, я тебя убила!

– Только ранила! – кричит справедливый Вова.

Лохматый кабысдох, то ли серый, то ли поседевший, трусит по сырой улице, время от времени наклоняясь к земле и принюхиваясь, но ничто из обнюханного не является едой. Наконец он останавливается и пробует воздух; это приводит его к прекрасной даче цвета охры, верх которой едва виднеется над высоким забором – а из-за него слышится железное: ложки о сковородку – и стеклянное: вилки о тарелку. Он спрыгивает в канавку перед забором, исследует забор и находит подкоп. Некоторое время судьба пса неизвестна, но вот слышно «кышкыш!» и «анувонпошел!!» и даже «Борис!!!», а затем мужские гиканья и шиканья. Вслед за этим из-под забора показывается голова псины, а затем выдавливается тело. Не теряя невозмутимости, пес вновь лениво трусит по улице. Его очертания размывает сеющаяся влага. Кое-где за заборами его присутствие порождает лай.

Размываемый моросью пес в этот день посещает также Рассказовскую, Федоскинскую и Солнечную улицы. С двух участков он агрессивно изгнан и еще раза три изгнан с чувством вины, в котором, впрочем, хозяева себе не признаются, скрывая его за громким криком.

А затем небо над поселком полностью затягивается сгустившимися облаками, которые становятся темно-серыми, затем, все более приобретая в цвете, грязно-лиловыми, черными – и замирают. Собака возвращается на Правленческую – туда, где грозный Борис, – задерживается у соседнего с ним забора, ветхого, склонившегося к земле, без труда проникает на участок и встает, нервно