Женя несколько раз попыталась сглотнуть пересохшим ртом и, не шевелясь, поводила глазами, чтобы понять, не заметил ли кто ее отключения.

Вроде пронесло: офис был полон, но все занимались своими делами и в сторону Жени не смотрели. Только Никитин словно бы косился из своего угла – а нет, показалось. Ладно хоть так. Позору было бы, кабы заметили. И вспоминали бы постоянно, как тогда… Когда… Когда, блин? Что я вспоминала? Почему я ничего не могу вспомнить? Что со мной такое, а, подумала Женя беспомощно, пошевелила ногами, убеждаясь, что от неудобного сна они слегка затекли, но не отнялись, раздраженно оттолкнула папку, которую теперь явно предстояло потрошить и вылизывать до утра, начала вставать, чтобы принести наконец себе кофе, а лучше три или сразу термос, который, будем надеяться, спасет от приступа неурочной спячки, – и замерла в неудобной позе.

Женя секунду повисела над креслом, явно очень смешно и некрасиво, плюхнулась обратно, нашарила, не отрывая глаз от экрана, мышку и принялась перелистывать заполненные электронные страницы.

Отчет был готовым, полным и – по крайней мере, на первый пристальный взгляд – корректным. Как будто кто-то спокойно и аккуратно трудился над ним положенные часы и дни, а потом прислал Жене, которая его приняла, импортировала в программу и сохранила – и все это не приходя в сознание. Или проделала массив операций раньше, а потом просто забыла. Ну дура. Ну молодая. Ну бывает.

Не-а, не бывает.

Так, совсем я себе мозги заспала, спохватилась Женя, открыла свойства файла, посмотрела время его сохранения, потом – время создания и число исправлений, откинулась на спинку кресла, выдохнув чуть ли не с рыданием.

Файл был создан с нуля полтора часа назад и финализирован после семидесяти пяти сейвов вот только что, три минуты прошло. Двухдневную работу кто-то выполнил за полтора часа, пока Женя дрыхла. Выполнил в ее компьютере и с ее рабочего места. А место было занято спящей Женей. То есть сама Женя ее и выполнила – эту двухдневную работу. За полтора часа. Не приходя в сознание.

Ой-ей.

И чего я, дура, просыпаюсь по утрам, спрашивается, подумала Женя обалдело и некоторое время пыталась, то влезая в настройки компа, то украдкой озираясь, понять, не стала ли жертвой розыгрыша, ради которого кто-то из внезапно разрезвившихся коллег заморочился с усыплением и дистанционным доступом к компу либо с отволакиванием от стола бессознательного тела, ни на что иное не годного.

Ни признаков такой шутки, ни смысла в ее безнадежно долгой и геморройной подготовке, тем более реализации, Женя не нашла. Она почесала голову, поразмышляла на различные темы, изумившие ее саму, и решила отложить поиски отгадки на потом. А пока – радоваться жизни и паре освободившихся дней.

«Альбина Николаевна, можно мне домой?» – пропищала Женя про себя невесть откуда всплывшую фразу. Отпрашиваться либо просто уходить по принципу «Сделала – свободна» она не собиралась.

Домой не тянуло совсем. Радоваться жизни даже в офисе было гораздо проще.

Женя пошла радоваться.

Не получилось.

Кофе был странноватым – кислым и с неправильным запахом. Если принюхаться и вслушаться во вкус, странность исчезает, но пить и вдыхать неприятно. Женя даже покараулила с минутку у автомата, чтобы сверить впечатления с кем-нибудь из коллег. Но коллеги то ли уже успели распробовать сегодняшнюю досадность, то ли насосались кофе, пока Женя дрыхла: никто к автомату не подходил.

Женя, подумав, подошла к дизайнеру Вале и замерла у него за плечом, любуясь изображениями на паре огромных экранов, отгородивших этот стол от всех остальных. Валя бегло оглянулся на Женю, кивнул в ответ ее легкому взмаху стаканом и снова сосредоточился на стремительном перелистывании снимков в фотобанке. Опять, значит, подбирал фоновую картинку для каталога. Такие перелистывания, верстка, перебрасывание текстов и элементов оформления, как и всякая отлаженная работа в чуждой сфере, зачаровывали почти как пламя или текущая вода. Женя любила тихо наблюдать за Валей, а Валя обычно не возражал.

Сейчас он явно искал иллюстрацию к чему-то типа «Живем дорохо-бахато». Мелькали черные автомобили и белые яхты, светлые пляжи и стильно стальные гостиные, стриженые лужайки и затылки, породистые лошади и дорогие собаки, роскошные голоспинные дамы в длинных платьях, белозубые джентльмены и самоуверенные детишки с зачесами. Все раздражающе красивые и усердно счастливые, аж из штанов и декольте вываливаются.

Блондинка, брюнетка, лысый, вся семья, вечерние костюмы, джемпер в косичку, мериносовый свитер, поло, загар, белые подошвы, белые улыбки, улыбки, улыбки, ух мрачные какие, снова улыбка. Стоп. Это же я.

– Стоп, – сказала Женя, еле удержав кофе в дернувшейся руке. – Давай назад.

Валя повернулся к ней и посмотрел очень многозначительно. Значения «Я занят вообще-то» и «А ты кто такая?» считывались сразу, остальные были еще менее ласковыми. Женя хотела извиниться, но сказала как могла твердо:

– Валь, пожалуйста, покажи предыдущую фотку.

Валя, посопев, развернулся к клавиатуре и вернул предыдущий снимок. На снимке жгучий брюнет лапал костлявую блондинку у камина. Женя, моргнув, сказала:

– Еще назад. Еще. Да что такое.

На фотографиях были разновозрастные, но одинаково элегантные семьи на фоне небоскреба и живописной поляны. И не было снимка, который Женя зацепила взглядом на долю секунды, но каким-то чудом удержала в памяти и успела рассмотреть.

На этом снимке она, Женя, в строгом, но явно вечернем платье, темно-синем, дорогущем, небывалом, и сама небывало элегантная и худая, но солидная, подобранная, уложенная и ухоженная до неузнаваемости, однако все равно узнаваемая, держала за руку свирепого вида щекастую девочку лет шести в ярко-желтом и тоже наверняка страшно дорогом платье. Ту самую, похоже, которую Женя с утра вспомнила как дочь Оли, а до того вроде бы не вспоминала и не знала никогда.

Или знала?

Женя не помнила этого снимка, не помнила этой девочки, не помнила места, в котором снимали, – какое-то очень не подходящее гламурной подборке тоскливое казенное учреждение с огромным рисунком на стене. Судя по куску коричневого неровного круга, Чебурашка, да, точно, ухо торчит, а цветочек, который он держит перед собой, синий василек на фоне бежевого пуза, вроде бы такой же яркий, как платье, не виден. Откуда же я его помню, подумала Женя оторопело и покачнулась, все-таки пролив кофе. Ноги повело в сторону, голову – в другую, перед глазами вспыхнуло зеленое полотно с мелкими черными значками, которые неприятно копошились, сливались и набухали.

– Вот ты где, – сказали за спиной. – Давай скорее на тест, врачиха заждалась уже, бурчит.

Женя, сглотнув, разжмурилась и осторожно повернулась. Рядом громоздился очень деловитый Никитин с большой, но вроде нетяжелой коробкой в руках. Валя, неудобно развернувшись в кресле, переводил беспокойный взгляд с Никитина на Женю. На оба экрана перед ним распростерся накачанный хлыщ с причесочкой и масленым взглядом. Смотреть на него почему-то было неприятно.