Женя изумленно посмотрела на свои ладони. На правой были две черные вдавленные полоски от края подоконника, на левой – мелкий рубчик, как на манжете носка. На ноге Никитина, наверное, такой же рубчик плюс вмятины от моих пальцев. Я ему ногу не раздавила там? Неудобно будет. Хотя чего неудобно. Я его спасла вообще-то.

Спасла ли?

Он же о стенку ударился или мог инфаркт схватить либо инсульт, пока висел башкой вниз.

Женя дернулась, всматриваясь, и чуть не упала от резкого движения, на которое организм, кажется, считал себя временно неспособным. Ветерок, тронувший спину, был невозможно острым и прохладным.

Никитин заморгал и зашевелился.

– Женечка, – пробормотал он, собираясь в кучу нескладно и безуспешно. – Женечка, родная, спасла ты меня.

«Вы нормально?» – попробовала спросить Женя, но горло оставалось раздутым и закостеневшим. Не шли из него ни слова, ни воздух.

Я вообще дышать не могу, испуганно поняла Женя, старательно вдыхая и выдыхая. Со второго раза это удалось. Женя с наслаждением подышала и попыталась поднять листок, медленно планировавший от потолка к ней – вправо, влево, вправо.

Промахнулась. Руки слушались плохо. Женя хотела плюнуть, но листок скользнул над головой и направился за окно, на улицу, к опять запищавшему светофору и к «зебре», по которой не спеша шагали две фигуры. Крупная в синем и маленькая в ярко-желтом.

Женя заметила их краем глаза и вытянулась, пытаясь рассмотреть пешеходов и одновременно настичь порхающий в метре от лица лист.

Пальцы сомкнулись на бумаге, нога скользнула, подоконник ударил по бедрам, фигурки перевернулись вместе со всем миром.

Робот-окномойщик, которого Никитин сумел ухватить и не выпустить, покуда не оказался в комнате, выскочил из-под подошвы Жени, будто мокрый кусок мыла, и звучно ударился о стол Вали. А Женя, со стуком отбив ногой гуляющую раму, вывалилась из окна.

Она не успела испугаться и не успела понять, что происходит, потому что была сосредоточена на том, чтобы удержать в руке лист, а в поле зрения – идущую по «зебре» пару.

Женя почти успела рассмотреть пару, когда ударилась рукой и грудью о козырек над подъездом офисного здания.

Громкий, слишком громкий двойной хлопок о бетон козырька и почти сразу тротуара, долетевший до Никитина, заставил его осесть. Телефон на себе он искал тоже сидя, но набрать номер так и не сумел ни холодеющими пальцами, ни отказавшим голосом.

Скорую вызвал новенький охранник Саша, выскочивший на шум.

Женя пришла в себя от звука надвигающейся сирены. Она испугалась, что, если останется лежать, скорая не заметит ее и переедет. Но отойти, встать или просто пошевелиться не получилось.

Дожили, подумала Женя. На улице валяюсь.

Жене стало неловко оттого, что она лежит на тротуаре и что перед самыми глазами у нее нервно трясется, сминая лист бумаги, чья-то рука с разодранным сверху донизу рукавом. Рукав был как у блузки Жени, только рваный и очень пыльный. И рука была похожа на руку Жени, только очень белая и возле локтя напоминавшая неумело разрубленную баранью лопатку. Из-под темной грязи торчало что-то блестящее.

Спица тут, хотела сказать Женя то ли себе, то ли подъехавшей наконец скорой, но язык отказал, а голова медленно повернулась ближе к туманному обмороку и дальше от настоящего мира. Потому что в настоящем мире у настоящего человека в настоящей руке под настоящей, хоть и разорванной мышцей не может вместо белой кости зеркально сверкать полированная сталь, оплетенная почти незаметной паутиной оптического волокна.

– Тикают-тикают, – услышала Женя, вскинулась, чтобы злобно спросить: «Вам-то какое дело до моих часиков?»

И очнулась.

– В себя пришла, ты смотри, – отметил сквозь нытье сирены кто-то синий. – Есть шанс, похоже. Полиглюкин меняй, там чуть осталось. И адреналина еще пять.

– Легкие лопнут.

– Да похер разница, нам бы живую довезти. Быстро, под мою.

Там спица, хотела сказать Женя, чтобы они не пугались, наткнувшись на металл. Рот был заткнут наглухо – ни сказать, ни глотнуть. Дышать почему-то удавалось: Женя попробовала, из носа вырос кровавый пузырь и тут же лопнул, брызнув алой пылью в глаза. Женя моргнула, удивившись толщине век.

– Тихо-тихо, родная, – сказал синеватый, заполняя весь мир за алой пылью и что-то, кажется, делая с лицом и шеей Жени. – Сейчас все хорошо будет, потерпи, немножко осталось.

Синими у него были не только одежда, но и маска с шапочкой, а глаза в узкой щели между ними – наоборот, ярко-карими.

Мои часики сколько надо, столько и протикают, хотела объяснить Женя и выдула второй пузырь. Синий не увидел и не услышал: он отвернулся и заорал:

– Куда поворачиваешь, давай по Мира в пятую!

– Нам в восьмую сказали, там ждут уже, – возразил второй, которого Женя не видела.

– Сюда смотри! До восьмой не довезем точно. Юнус, в пятую едем, вот тут сворачивай! Молодец.

Синий снова закрыл почти весь мир, видимый Жене. Только цифры на далеком циферблате тускло горели у него над плечом, как торчащие из шва куртки светоотражающие петельки.

– Терпи, милая, Юнус у нас человек-ракета, почти домчали, как новенькая будешь, до свадьбы заживет. Не замужем еще?

И этот туда же, подумала Женя и перевела взгляд с ярко-карих глаз на тускло-синие цифры. Края циферблата помутнели, мигнувшая в его центре цифра два стала шагающим человечком со светофора и вдруг развернулась длинным сложным текстом, составленным из выхваченных небывалым черным светом символов, четких настолько, что видны даже сквозь плотное синее туловище.

Женя вобрала и поняла этот текст сразу, не цепляясь за частности типа «несовместимая с жизнью кататравма», «множественные сочетанные травмы», «геморрагический шок», «острая кровопотеря, предшествующая преагональному состоянию», лишь чуть задержавшись на нижней строчке, мигавшей на уровне пояса, как будто вместо хлястика: «…вероятность летального исхода в течение часа достигает 90 процентов».

Жалко, подумала Женя и отключилась.

Она не почувствовала, как ее ловко выгружают из реанимобиля на подготовленную каталку и проворно везут к поджидающему лифту. Не слышала торопливых пояснений «синего» врача Анзора дежурной сестре Серафиме по поводу нетипичности симптоматики и реакций доставленной больной, а еще невозможности реинфузии крови из живота, потому что там все в клочья и всмятку. Не оценила выражения, с которым Серафима оглядела зафиксированное на ложе тело Жени, даже под натянутой тканью не слишком совпадающее с человеческими пропорциями.

– Ну хоть кровь остановили, – пробормотала Серафима, на миг замерев перед лифтом, чтобы расписаться в поданных Анзором бумагах. – Или она кончилась просто?