– Пускай отлежится! – сказал Гурыня и для подкрепления своих слов треснул Огрызину по лбу, так, что она плюхнулась на задницу. – Тут его хрен найдут. Но гляди, продашь, падла, я те все восемь зенок по очереди выдавлю, вот этими! – Гурыня растопырил на обрубке свои черные крючковатые костяшки.

– А мне что! – ответила Огрызина. – Мне все до фига!

– Соображаешь.

Гурыня убежал.

Даже среди обитателей поселка Эда Огрызина выделялась своими необычайными способностями. Она рожала по шесть раз в году и всегда тройнями. Большинство ее детенышей погибало. Кое-кто уползал в развалины. Она никого не прогоняла, но никого и не удерживала. Да она и не помнила всех в лицо – поди, запомни этих паразитов проклятущих! Каждый – ни в папаш, ни в мамашу, а в черта с дьяволом и всех их соратничков. Эда ничего не знала, да и никогда не слыхивала даже о мутациях и прочих ученых вещах. Для нее что было, то и было, то, значит, и должно было быть. Ей и, вправду, все было до фига.

– А ты дышишь? – спросила она у Пака. – Или околел случаем?

Пак дышал. Ему становилось лучше. Прав был Гурыня, предатель подлый, наведший на его ватагу туристов, решивших малость поохотиться в экзотических условиях. Прав!

Огрызина оглядела Пака и, решив, что не такой уж он и маленький, положила с собой рядышком, прямо на старый бабкин матрас. Только толку из этого не вышло, силенок у раненого явно пока не доставало.

К обеду Огрызина сбегала на площадь, посудачила с хозяйками. На площади сегодня было совсем пустынно. Но кое-что удалось выведать.

– Слушай, ты, Хитрец, – скороговоркой пробубнила она в самое ухо лежащему, склонившись над ним, нависая шарообразным оплывшим телом и беспрестанно мигая всеми своими колючими поросячьими глазками. – Слушай, чего говорят-то! Твоего папаньку, работника Пуго сегодня туристам на расправу отдадут, усек?! Говорят, вчерась ихних пришлепали, тех самых, что в развалинах выродков ловили, усек?

Пак ничего не понимал.

– Так это, оказывается, папанька Пуго их придавил там, во дела какие! Не, ты тока подумай, Хитрюга, это ж надо, а?! Такой скромный на вид, такой честный, такой работящий – передовик! И чего отмочил!

– Вранье! – отрезал Пак.

– Я те точно говорю! Зуб даю! – Огрызина лязгнула челюстями, и один зуб, черный изогнутый, с зелененькими прожилками, выпал Паку прямо на грудь. – Ой, чего это?! – Огрызина сама перепугалась. Но потом смахнула зуб на пол, в груду мусора у матраса. – Старею, небось! – кокетливо проговорила она и захихикала.

– Все вранье! – повторил Пак.

– Ну и не верь, мне то что!

Пак приподнялся на локтях и прислонился к стене. Силы прибывали, тело почти не болело. Он даже сумел ощупать себя клешнями – вроде бы все было на местах. Хотелось пить. Но он терпел.

– Чего еще болтают?

Огрызина оживилась, захихикала.

– Болтают, что все равно побьют народец, всех под корешок срежут, вот чего. Ты, Хитрец, этого не поймешь, тут в погреб надо лезть, вот я чего скажу.

Пак сморщился.

– Дура!

Огрызина повернулась к нему и выдала хорошую оплеуху. Пак полетел с матраса прямо в кучу мусора. Но теперь он смог сам подняться, вскарабкаться на тряпье. И он даже не обиделся на туповатую, но простодушную Эду, чего на нее обижаться!

– Как есть – дура!

Огрызина вышла, покачивая крутыми мясистыми боками, волоча за собой жирный тюлений хвост, который помелом гнал по углам пыль, но пола не расчищал. Огрызина в подпитии говаривала, что хвост ей достался по прямой линии, от дедушки. Но никто не видал того живьем, даже старожилы поселка. Да и какая разница, тоже – фамильное наследство! Дед сошел с ума прежде бабки. И Эда якобы самолично отволокла его, еще полуживого, к отстойнику, будучи совсем девчонкой. Но это были явные враки, потому что никто ее девчонкой не помнил, она всегда была матерой и ядреной бабищей.

Только она исчезла, как появился загнанный и мокрый от пота Гурыня. Он без разговоров подбежал к матрасу, выдернул из-за спины что-то длинное и поблескивающее и пребольно стукнул этой штуковиной прямо по лбу Паку.

– Гляди чего у меня!

Пак ткнул клешней в брюхо Гурыне. Тот отшатнулся.

– Ого! Оживаешь, падла! Может, тебя кокнуть, пока совсем не ожил, а?

Гурыня навел на Пака железяку с маленьким раструбом на конце, но на спусковой крюк не нажал. Лишь затарахтел громко и неумело, подражая ночным выстрелам.

– Чего там про папаньку болтают? Гурыня вытянул шею.

– А их поймешь, что ли?! Охренели вообще, падла, то ли наградить собираются, то ли повесить – не разберешь! Таскают по поселку, каждый по глоточку ему из запасов дает… Но разве ж эту бочку, падла, напоишь! Да он всю трубу высосет и не охренеет!

Паку было наплевать на папаньку. Но раз за него взялись, могут и до самого Хитреца Пака добраться. И доберутся ведь! Тогда все, тогда кранты. И не оживешь больше!

– А ты его это… кокни из железяки. Слабо?! – Пак смотрел прямо в глаза Гурыне. – Помнишь, как он тебе в зубы дал.

Гурыня поковырял указательной костяшкой во рту, пробубнил нечто неопределенное. Потом глазки его загорелись.

– А че, щас пойду и кокну! – сказал он, зверея на глазах. – Кокну падлу, сучару вонючую! Я его давно собирался кокнуть! Тебя тока боялся, все ж таки папанька! Кокну, гадом буду, кокну!!!

Пак привстал с матраса и дал Гурыне увесистую затрещину. Тот опешил.

– Еще раз ссучишься, дешевка, я тебе шею твою змеиную узлом завяжу, усек?!

Гурыня кивнул. Он все усек, он вообще был очень понятливым. Он сообразил, что Пак оклемался и уступать места вожака вовсе не собирается. Но все же он счел нужным напомнить:

– А кто тя, падла, спас, а? Ты не забывай, Хитрец, ладно? Я ж тя выручил, другой бы бросил подыхать, точняк бы бросил.

– Ты сбегал бы пока за своей железякой! Да не позабудь эти хреновинки, ладно? Без них…

– Да понял, падла! Я мигом обернусь, гадом буду! Туда – сюда, падла!

Гурыня сорвался с места как ошпаренный. Он и вообще-то был заводной, а в последние двое суток совсем очумел.

Пак достал из кармана комбинезона осколок зеркала. Долго рассматривал себя. Лицо его при этом кривилось, глаза слезились, но не все – лишь два верхних, те, что были под вмятиной на лбу, оставшейся на память от туристов. Сама дыра почти заросла уже. Пак ощупал затылок – выходного отверстия не было, значит, этот