Те двое уже удалялись по подъездной аллее, как вдруг Гавриил приметил еще одну машину с нью-йоркскими номерами. Она разминулась с первой, развернулась на ближайшей парковке и направилась следом, прочь от центра. Он попытался в бинокль разглядеть водителя, но угасающее дневное освещение позволило различить только одно: за рулем темноволосый мужчина. Неужели Интерпол и ФБР успели постараться? Отправили за ней слежку? Даже если так, именно она, а не он — их первейшая забота, и это дает ему решающее преимущество. Вполне возможно, что она успела попасть в поле зрения Совета. Он улыбнулся. Какая разница? Он их всех опередит. Он не в своей власти.

Гавриил вынул из нагрудного кармана черный кожаный портсигар, открыл и заново проверил содержимое всех трубчатых отделений. Все было на месте и в полной готовности. Он неспешно пересек лужайку, открыл двери центра и оказался внутри. В холле царила неестественная тишина. Он вдохнул глубже и ощутил вековой запах, словно воздух здесь утратил все живые вибрации. В темных коридорах, кое-где освещенных лампами на пристенных столиках, он не заметил ни души. Гавриил взглянул на часы: проповедники и посетители сейчас, вероятно, ужинают. Он направился в покои священника, недавно уехавшего с блондинкой.

Через несколько минут Гавриил вернулся на второй этаж. В одной из уединенных приемных с мягкими стульями он занял место поближе к дверям. На столике с краю стоял изящный фарфоровый светильник, рядом лежала коробочка с салфетками и потрепанная Библия. Здесь Гавриила посетило то же ощущение, что и в Испании. Сильно жгло в самой глубине груди, жар растекся по рукам, взобрался вверх, язычками пламени облизывая лицо и шею, пока не прожег мозг. Капли пота проступили над верхней губой, обильно увлажнили лоб, как бывает во время сильной лихорадки.

Гавриил подсел к столу и взял Библию. Открыв «Послание к Ефесянам», он полистал страницы, пока не нашел главу 4, стих 23 — «И обновиться духом ума вашего», — и стал читать и перечитывать эти строки. Именно обновление, перерождение посетило его во время молитвенного транса. Он понял, что избран, что он один способен искоренить зло, он единственный, кто сможет восстановить христианство в его первозданной чистоте.

Жар отступил так же внезапно, как и прихлынул. Гавриил откинулся на стуле и погрузился в терпеливое ожидание того единственного человека, который по возвращении узнал бы его. В этот момент священник, вероятно, сидел где-нибудь в ресторане в компании блондинки и наслаждался последним в своей жизни ужином.

Поезд с отцом Романо прибыл на станцию Гранд-Централ в самый разгар утреннего часа пик. На встречу со звонившим священник, как тот и просил, надел воротничок — знак принадлежности к сану. Остальная его одежда была вполне обычной: брюки защитного цвета, свободного покроя спортивное полупальто и кроссовки «Найк». В иезуитском ордене, и в университетском преподавании в частности, его привлекала именно возможность не носить религиозное облачение. Когда же приходилось появляться на людях в воротничке, отец Романо всегда испытывал смущение.

Из поездов пригородных линий выливались потоки пассажиров и тут же растворялись в лабиринте подземных туннелей. Романо с трудом протиснулся к ближайшему лестничному пролету и вошел в здание вокзала. Перед ним раскинулось пространство размером с футбольное поле. Впечатлял сводчатый потолок с огромными фигурами зодиакальных знаков.

Сквозь толпы прибывающих Романо стал пробираться к пандусу выхода на 42-ю улицу. Оказавшись снаружи, он немного прогулялся по Парк-авеню, затем вернулся и прошагал квартал туда и обратно по 42-й: вдруг встречающий подумает, что священник прибудет со стороны своей резиденции в кампусе Линкольн-центра. Однако никто не оглядывал пристально прохожих, кроме нищего с жестянкой из-под кофе. Он встал под виадуком через Парк-авеню и бросил взгляд на ту сторону улицы, на центральное кафе Першинг-сквера. Поблизости никого не было видно, никто не высматривал нужного человека в утренней людской сутолоке.

Отец Романо решил вернуться в вокзал: незнакомец ведь предупредил, что будет ждать внутри, у выхода на 42-ю улицу и Парк-авеню. Лавируя среди приезжающих, священник наконец выбрал подходящее место, чтобы неубывающий поток спешащих на работу людей тек мимо, не задевая его. Минутная стрелка на огромном циферблате, подвешенном между двух исполинских колонн, еле-еле двигалась. Романо то и дело бросал на нее беспокойные взгляды и ощущал себя до крайности нелепо. Какой-то псих сбил его с толку… или это просто шутка. Может, где-то тут прячутся его студенты, наблюдают за ним и хихикают? Разве можно поручиться, что Чарли не выкинет что-нибудь этакое…

Звук выстрела был столь оглушительным, что перекрыл шум переполненного вокзала. Эхо отдалось под арочными сводами — казалось, что палят со всех сторон одновременно. Люди кинулись к выходам, тесня и пихая отца Романо. Кто-то на бегу сунул ему что-то в руки, едва не сбив с ног. Священник с трудом устоял на ногах, выпрямился и обнаружил, что крепко сжимает ящичек с манускриптом. Он тут же обернулся, высматривая незнакомца, но тот уже смешался с охваченной ужасом толпой.

Романо насилу пробрался к кучке зевак, плотным кольцом обступивших лежащую на полу молодую женщину. Констебль, что-то прокричав в рацию, опустился на колени возле жертвы. Из раны в ее правом плече сочилась кровь. Женщина мотала головой из стороны в сторону, разевая рот, словно собиралась закричать, но не издавала при этом ни звука. Романо вытащил из кармана носовой платок и протянул его полицейскому. Тот прижал его к ране на плече женщины, поднял глаза на священника и кивнул ему:

— Спасибо, святой отец.

Романо тоже присел рядом с жертвой, поставил ящичек на пол и взял женщину за руку. Она глядела на него с немой мольбой. Священник сбросил куртку, свернул ее и подложил ей под голову — женщина вздрогнула, но головой мотать перестала. Констебль продолжал зажимать рану; платок уже обильно пропитался кровью, так что полицейский перемазал себе все руки. Романо принялся молиться про себя.

— Не волнуйтесь, мисс, — успокаивал жертву констебль, — врача уже вызвали.

Меж тем двое военных в камуфляже и несколько полицейских МТА[2]пробирались к ним сквозь толпу. Романо услышал приближающуюся сирену «скорой». Вскоре прибыла бригада ЕМТ[3]и взяла инициативу в свои руки. Священник еще не успел прийти в себя, а врачи уже ввели пострадавшей анти-шок и уложили ее на каталку. Один из них ободряюще хлопнул Романо по плечу:

— Она будет жить, святой отец.

Двое констеблей принялись расчищать коридор в толпе зевак; женщину увезли. Тем временем полиция транспортного управления оцепила место происшествия. Офицер, представившийся лейтенантом Гарретом, стал допрашивать Романо как свидетеля. Один из носильщиков тронул священника за плечо, указал на кровавое пятно на его рукаве и подал полотенце. Пот катился с Романо градом, и, пока он стирал кровь с одежды, руки у него дрожали. Он сообщил лейтенанту, что услышал выстрел, когда стоял у выхода из вокзала, но самого стрелявшего не видел, потом кинулся к жертве, чтобы помочь или помолиться — смотря по обстоятельствам. Задав еще пару вопросов, лейтенант Гаррет поблагодарил Романо, вручил ему свою визитку и попросил звонить в участок, если тот вспомнит какие-либо подробности.