– Оригинальный у вас подход. «И смерть не оправданье за опоздание твое…»

– Это сказал кто-то из расы линкетти[2], если не ошибаюсь? – Глава «Гатос» напустил на себя важный вид и нараспев произнес: – «И ты пройдешь все семь дорог, пока не станут вдвое меньше твои ноги…»

– Вы поняли, о чем я. Такой расклад меня не устраивает.

– Сантера, вам нечего бояться. Это просто мера предосторожности. Следуйте моим указаниям, и все будет в порядке.

Он засуетился. Палец его скользил туда-сюда по ногтям, глаза блестели.

– Я думаю, вам надо отдохнуть и переодеться. Все нужное принесут в вашу комнату. Детали обсудим завтра. В коридоре вас уже ждут.

– Надеюсь, соседей не будет? – Сантера нехотя пожала плечами. – Я с трудом терплю незнакомцев в собственной постели.

– Разумеется. Мы заботимся о комфорте своих служащих.

Нет, он определенно над ней издевается!

Вся Астаферрона гудела, как улей плотоядных пчел, уроненный на ногу деревенскому дурачку. Наконец поймали проклятую ведовку, что таскала детей из близлежащих деревень. Люди не уставали радоваться и дружно поносить мерзкую нелюдь, которую на закате ждал суд и последующий за ним костер.

– Ужо погреет черные кости на очищающем священном огне. Увидишь, как верещать будет, чудовище лохматое.

– А ежели сбежит, паскуда? Бабы говорят – крылья у нее есть нетопырьи, а зубы острые, словно у нашего псчшека. Перегрызет оковы – и в небо. Лови ее потом, ворону энту зубоскальную.

Двое невзрачных, бедно одетых людей стояли у дороги, по которой собирались провести ведовку на казнь. Один из них с клочковатой грязной бородой, сжимающий в руках холщовый мешок, поучал более молодого, глуповатого лицом мужичка:

– Врут все бабы твои, Вощка! Лицо хоть красиво, да ума мало! Я тебе говорю – сам великий квизитор будет нелюдь поганую судить! При евойной светлости любая жуть присмиреет. Как глянет взором, праведно горящим, и всю суть ее узрит.

– А чего ж квизитору-то дома не сидится, дядька Миро? – изумился Вощка, музыкально шмыгнув носом. – Он же вродь как неместный. Из Сиркета.

– Потому что святой человек. Не погнушался приехать, очистить город от козней нелюди.

– И правильно! Уж столько курей перетаскала, а потом еще и за детишек взялась. Курей, говорят, сожрала вместе с перьями, а сыновей Борковых песням срамным учила! Сам слышал, как спасенные орали: «Полюбила козлиха портного, а потом он ее полюбил…»

– Тьфу, срамота! – Дядька Миро смачно сплюнул на мостовую, тем самым ставя точку в разговоре.

Ведовку поймали еще вчера, но придержали до приезда святейшества Иростана Строгого, с тем чтобы он самолично расправился с ней. Квизитор не пожалел времени и сделал крюк, чтобы присутствовать на процессе очищения, хотя его уже давно ждали в столице. Все знали, с какой нетерпимостью он относился к проделкам темных сил. В Астаферроне верили, что уж с его-то и божьей помощью Тьма будет изгнана.

Нелюдь же пока держали в центральной ратуше, в подвале. Народу там собралось изрядно. Всем хотелось поглядеть на ужас деревенских куриц. С каждым часом история ее поимки обрастала подробностями, у ведовки росли рога и количество жертв, деяния ее множились, пока не обнаружилось, что городская гвардия поймала самого Люциэра, когда тот, обожравший всю округу, танцевал на костях невинно убиенных девственниц.

Иростан приехал за полчаса до заката. Черная карета о четырех белых сицивийских скакунах влетела в главные ворота, едва не задавив случайного зеваку. Остановилась на центральной площади, где заранее соорудили помост со столбом, к которому будут привязывать чудище, и натаскали хворосту.

Дверь с серебряным гербом, изображавшим пятиглавого медведя, распахнулась, и народ восхищенно, а кто и испуганно притих. В этой почти гробовой тишине раздалось сухое клацанье.

Сначала вышли двое широкоплечих молодцев. На бедре у каждого висела хороших размеров палица с шипами. Кто-то тут же не постеснялся громким шепотом спросить, а не врезается ли такая красота в причинное место, когда в карете трясет. Затем на землю плавно ступил сам квизитор – высокий, худощавый, с завалившимися вглубь черепа глазами и длинными сальными волосами, стянутыми темной лентой. По толпе зевак волной прошелся вздох священного трепета.

Говорят, что Иростану Строгому было дано великое знание, как обращать бездушный металл в живую плоть. Но ранее в Астаферроне никто не видел это величественное, пугающее маленьких детей и некоторых взрослых чудо. Часть лица его блестела в последних лучах закатного солнца, как начищенный пятак.

Иростан в окружении местных гвардейцев спокойно прошествовал к центру площади, поднялся на помост, где звучным голосом оповестил всех горожан:

– Не бойтесь. Страх питает ихничуть не хуже нашей плоти. Не дайте шанса Тьме проникнуть в ваше сердце и пустить там ростки. Я здесь, чтобы свершить правосудие. Сейчас на ваших глазах будет исполнена воля божия! Узрите!

Сквозь толпу повели ведовку. Люди расступились, разглядывая чудовище и перешептываясь меж собой. Стройная девушка в белой рубашке до колен, босая, со спутанными длинными черными волосами, закрывающими лицо, исцарапанными в кровь коленями, дрожащая от холода и ужаса, спотыкаясь, шла на место казни. К грубо скованному ошейнику на шее прицепили жерди, с помощью которых ее, как дикое животное, вели на убой.

Квизитор криво усмехнулся. Ведовка подняла голову, случайно встретилась с ним взглядом, да так и замерла, точно наткнувшись на незримую преграду. В глазах плескался страх острый и звенящий, как натянутая струна. Мольба… Люди шептались все громче.

– Тихо! – крикнул Иростан, и серебристая часть его лица щелкнула челюстью. – Не верьте обманчиво-прекрасному лицу этой девки. Ониумеют лгать! О да, они, придумавшие саму ложь, знают, чем смутить честных людей и затмить их разум! Ваши глаза обманывают вас! Она обманывает вас!

Ведовку втолкнули на помост и там сняли ошейник. Она тут же стала растирать шею. Квизитор строго посмотрел на нее:

– Ты признаешься в своих злодеяниях? Подтверждаешь связь с нечистыми силами?

– Отпустите. Я не знаю, о чем вы. Я ничего дурного не делала, вела честную и праведную жизнь. Прошу, дайте мне уйти.

Девушка сжалась, надеясь стать еще меньше, а то и вовсе исчезнуть из поля зрения равнодушно-жестоких глаз квизитора.

– Ты лжешь! Тебя видели горожане, похищенные дети подтвердили, что ты увела их в лес, где всячески отравляла их душу лживыми рассказами!

– Нет… я…

– Ты отравила свое тело и душу! Ты отдалась Люциэру!