не напоминал дерево, а вот двери могут быть какими угодно. Такие предположения следует проверять.

Извир опустился на колени и принялся ощупывать стену, казавшуюся сплошной. Старания не пропали втуне, в одном месте обнаружилось что-то вроде шва, и после лёгкого нажатия открылся неширокий проход. Без тени сомнения Извир полез внутрь.

Он был в убежище. Странное и непривычное, всё же это несомненно было убежище. В нём насчитывалась всего одна небольшая комната. Ванна, туалет и умывальник сгрудились в одном углу. Хотя, какой угол может быть в круглой комнате? С другой стороны нашлась широкая постель, заправленная полупрозрачным, сухо шелестящим бельём. Потом выяснилось, что когда бельё измажется, его можно будет содрать с постели, и на следующий день простыни нарастут новые. Шкафчик, низкий и широкий, содержал что-то замороженное, но наверняка съедобное. И только плита оставалась плитой, словно пришла сюда из Длинного Дома. Потолки в грибном убежище были низкие и покатые, стоять, выпрямившись во весь рост можно было только в середине комнаты, ближе к краю приходилось сгибаться, а то и вовсе становиться на четвереньки.

И всё же, это было настоящее убежище! В нём оказалось тепло, светло и мухи, которых по этому времени года роилось невероятное количество, не кусались.

Извир положил на постель драгоценный свёрток и осторожно начал разворачивать коврик.

— Что это? — спросила Йя-ю, открыв глаза.

— Это наш дом. Я нашёл убежище, в котором никого нет.

Больше всего Йя-ю удивила крохотная ванна, в которой нельзя было лечь, так что мыться приходилось сидя. Йя-ю так и прозвала её: «сидячая ванна». В остальном хозяйка быстро освоилась в новом убежище, как будто всегда здесь жила.

Извир смотрел на подругу и не мог понять, когда она успела так постареть.

Женщине, когда она лежит завёрнутая в коврик на груди у мужа, не нужны ни еда, ни питьё, никакие иные человеческие оправления. Но неумолимое время тикает для неё тоже.

Странное слово: «тикает». Сиди, старательно вслушивайся, убивай безответное время, ничего не услышишь. Но потом вдруг оно начнёт иссякать, и неслышное прежде тиканье превратится в набат. Тогда говорят: «пробил час».

Через пару дней Извир привык и уже не обращал внимания на то, как изменилась его любимая.

Так день за днём шла новая жизнь, ничуть не отличающаяся от прежней.

Подошла зима. Теперь уже было не набрать в лесу брусники и орехов, а когда Извир с ковриком под мышкой, возвращался с недолгой прогулки, он напускал в убежище холода, и приходилось долго сидеть возле плиты, согреваясь. В Длинном Доме тепло сохранялось ещё на лестнице.

У самой двери в стене было маленькое, с ладошку окошечко, забранное прозрачной пластиной. Снаружи окошечко было не разглядеть, а изнутри в него можно заглянуть и узнать, что творится под небом, стоит ли отправляться на прогулку или лучше сидеть в убежище и не высовываться.

Как уже сказано, в домике тепло, светло, и мухи не кусали. А вот завывание зимней вьюги было слышно отлично, так что казалось, будто пурга уже проникла в убежище и, несмотря на тепло, холод пробирает до костей. В такие минуты Извир забирался под одеяло и лежал, слушая завывание ветра и представляя, что он, подобно Йя-ю, завёрнут в коврик, спасающий от всего на свете.

В такую минуту сквозь распев ветра прорезался человеческий голос:

— Ты гляди, что за штука. Я такого прежде не встречал.

Извир двинулся к двери, приник к окошечку. Снаружи у самой двери стоял человек. Тощий, заросший до самых глаз, невероятно грязный, куда там вандалохам, тем не менее, это был человек. Закутанный в какую-то рванину, в руке он держал громадный нож; такие называются «мачете». Откуда Извир знал это слово? Йя-ю его явно не подсказывала. Неужто убежище не только кормит, поит, но и учит говорить?

— Надо взломать эту штуку. Возможно, это не дерево, а клубень, и сердцевина у него съедобна.

Человек говорил, казалось бы, ни к кому не обращаясь, но на груди у него висел свёрток, откуда гостю наверняка отвечали что-то неслышное Извиру.

Извир мгновенно закатал Йя-ю в коврик, сам оделся по-зимнему, в правую руку взял топор и вышел навстречу незваному гостю.

— Это нельзя ломать. Это мой дом, моё убежище. Уходи.

Лицо пришельца неприятно изменилось.

— Целый дом, — проговорил он, — никем не сломанный. Теперь это моё убежище. Я знал, что его найду.

Мачете, прежде опущенное к ноге, пошло на отмах. Лезвие было изработавшееся, затупленное до невозможности. Им рубили кустарник для костра, и воевать им стало несподручно. Полушубок мачете не прорубит. Главное уберечь лицо и кисти рук.

Схватка продолжалась меньше пяти секунд. Мачете безвредно полоснуло по тулупу, а топор хряпнул врага по голове. Тот упал. Лицо его в эту минуту напоминало удивлённую харю убитого вандалоха.

Извир оттащил тело подальше от входа. Поднял мачете. Вещь дрянная, но может пригодиться, особенно, если весной удастся найти точильный камень. И, наконец, перерезав ремень, снял с груди убитого скрученный в рулон коврик. Лишь после этого вернулся в тёплое убежище.

— Что там? — спросила Йя-ю, едва очутившись на воле.

— Соперник. Он хотел отнять убежище, но я его убил.

Йя-ю кивнула согласно, потом указала на свёрток:

— А это что?

— Это я снял с трупа. Не могу же я убить женщину.

— Ты собираешься завести вторую жену?

— Что ты… ведь у меня есть ты.

— Тогда зачем тут эта девица?

— Я уже сказал. Я не могу убить женщину.

— Меня ты убиваешь в лучшем виде, и ничто у тебя в душе не ворохнётся.

— Ну что ты, родная… Неужто мы не прокормим ещё одного человека? Если в шкафчике будет не хватать еды, я пойду и добуду что-нибудь.

— Добудешь… для неё.

— Зачем ты так говоришь?

— Затем, что два медведя в одной берлоге не уживаются. Я не смогу жить в одном убежище с этой девицей.

Извир понимал, что сказанное — это какая-то специальная поговорка, которую Йя-ю вычитала в одной из своих книг, но ответил так, будто в словах Йя-ю не было никакого второго смысла:

— Ты не медведь.

— А ты не человек! — выкрикнула Йя-ю, бросилась ничком на расстеленный коврик и мгновенно завернулась в него, так плотно, как никогда не удавалось упаковать жену Извиру.

Извир постоял с полминуты, хотел одеться по-зимнему, но сообразил, что он и так стоит в тулупе, только шапку надел новую, недавно изготовленную убежищем. Дурацкое мачете поставил стоймя у входа. Взял топор и палку с рогулькой на конце, без которой трудно ходить по болоту и глубокому снегу. Затем подошёл и развернул