— Да у него с налом сейчас крайне туго, потому что он заплатил за партию оргтехники, а со счетов еще налоговая не снялась.

— Заморожены?

— Ну… как тебе сказать…

Тут вмешался женский голос:

— Сергей, ты бы хоть на сына посмотрел, а не про работу… тошно слушать про все эти налы, безналы, налоговые… А ты, Тимофеев, моего не сбивай. Деятели!

Но я не особо воспринимала эти разговоры, в голову шло другое.

Я вспомнила о том, что говорил сегодня по телевизору Валера Коннов. Интересное совпадение. Вероятно, убитый в Петербурге банкир Демидов вот так же сидел в зале, на сцене которого выступала его дочь. Точно так же, как сейчас Гроссман и эти, за спиной.

Возможно, он так же не слушал и не видел ничего вокруг себя, углубившись в мысли о проблемах в бизнесе. И как раз в такой момент и застала его роковая пуля — прилетевшая словно ниоткуда.

Выпущенная невесть кем.

Я невольно скосила глаза: Борис Евгеньевич, убрав мобильный телефон, поднял глаза и смотрел на сцену, на которой в данный момент появилась молоденькая девушка, вероятно ученица старших классов, и произнесла:

— А сейчас Катя Гроссман прочтет отрывок из пьесы Фридриха Шиллера «Разбойники». Сценическое сопровождение: ученики пятого филологического класса…

Пока шли имена ребят, которые должны были представлять сценическое сопровождение, свет в зале померк. И только за спиной стоящей на сцене девушки-конферансье все сильнее разгоралось стилизованное под восход солнца розоватое зарево.

А тут неплохие световые эффекты, надо сказать.

Впрочем, толстосумы, которые собрались в зале, могут в два счета соорудить своим детишкам хоть лазерное шоу по европейским клубным стандартам.

В воздухе возник глубокий, протяжный звук… потом звук со сцены разросся так, что заглушил все голоса, и стрекотание мобильников, и чье-то унылое посапывание, и бас красношеего толстяка с ментовской рожей, рявкнувшего было в телефон: «Не-а… сегодня в СИЗО не поеду… не поеду, сказал!»

Музыка из невидимых колонок дошла до максимума, казалось, затрепетал воздух… а затем все как-то сразу оборвалось, и на сцене замелькали маленькие фигуры, облаченные в костюмы позапрошлого века. На них навели два прожектора, сцена ярко осветилась, и я увидела четверых мальчиков со шпагами в лихо заломленных шляпах с перьями… мальчики изображали яростную дуэль.

И еще — на сцене стояла девочка. Катя Гроссман. Вокруг нее дрались «разбойники», а она откинула голову и начала глубоким, плавным, чуть дрожащим голосом читать Шиллера.

Тут я начала слушать. Немецким я владела в совершенстве, а вот творчество Шиллера знала не очень хорошо.

Надо сказать, Катя читала неплохо.

Я всегда отмечала у нее актерские данные, а сейчас к тому же выяснилось, что у нее отличное произношение.

Все-таки вторая гимназия, а не какое-нибудь сельское учебное заведение.

Катя закончила. Послышались жалкие аплодисменты, снова за спиной возник разговор о поставках мазута в Волгоградскую область.

Катя стояла на сцене. Смотрела в зал. В ее глазах было странное, остолбенелое смятение.

В какой-то момент ее испуганный взгляд столкнулся с моим, и я машинально повернулась, чтобы посмотреть туда, куда за доли мгновения перед этим метнулись перепуганные глаза девочки.

Туда, где сидел ее отец.

…И когда я увидела его, а за его спиной вдруг встала во весь рост какая-то женщина и громко, хрипло закричала от ужаса — ее крик перекрылся пронзительным детским — летящим со сцены:

— Па-апа-а-а-а!!

Борис Евгеньевич полулежал в кресле, свесившись головой вперед, к коленям, и по виску, по шее его, по белоснежному воротнику рубашки стекала тонкая струйка крови.

Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: Гроссман мертв.

Эта страшная оледенелость позы, в которой застыл банкир, эта беспомощно свесившаяся с подлокотника кресла рука, по всей видимости, сведенная легкой судорогой, полуоткрытый рот и молочно-стеклянная полоска глазного яблока — все это могло навести только на такой жуткий вывод.

Багровая точка пулевого ранения виднелась на левом виске Бориса Евгеньевича.

Юра, сидевший рядом с Гроссманом, пораженный ужасом и изумлением, схватил шефа за плечо, дернул на себя:

— Борис Евгенич! Борис Евгенич!

В зале поднялся переполох. Люди повскакивали с мест, протолкавшийся к мертвому банкиру человек в черном костюме уже вовсю отдавал распоряжения никого не выпускать из гимназии, а Юра все так же держал руки на плече босса, его смазливое лицо как-то сразу обмякло и утратило всю мужественность, став потасканно-бабьим… он шлепал губами и растерянно бормотал:

— Да ведь он только что был жив! Да ведь я только что с ним разговаривал!

— Когда ты с ним разговаривал? — повернулся к нему человек в черном костюме.

— А… — Юра дернул здоровенным плечом и скривил рот в гримасе сомнения: — А вы кто такой?

— Я генерал Платонов из ФСБ, — не повышая голоса, ответил тот, но тем не менее этих слов хватило, чтобы Юра сморщился, съежился и ответил главному гэбэшнику области:

— Да он… вот только что… вот только что был жив-здоров. Он мне сказал, что…

— Что сказал?

— Э-э-э…

— Он сказал: после окончания вечера отвезти Катю домой, потому что за самим Борисом Евгеньевичем должны были заехать из немецкого посольства и ехать в Покровск, — за оторопевшего Юру ответила я. — Да, я забыла поздороваться… добрый день, Юрий Леонидович. Хотя после таких эксцессов можно в этом усомниться, так?

Генерал Юрий Леонидович Платонов покосился на меня откровенно недобро, а потом снова повернулся к Юре и проговорил, нет, процедил сквозь сжатые тонкие губы:

— Болван!

После этого он повернулся ко мне и сказал:

— По-моему, в нашу последнюю встречу, Максимова, возле вас и тогда попахивало трупным мясом. Я не прав?

Я хотела было ответить, но в этот момент сбоку ворвался режущий крик: «Папа-а!» — и к телу Гроссмана припала Катя…

* * *

— Я же сказала, что не видела и не слышала ничего. Наверно, именно в тот момент, когда померк свет и заиграла музыка, и был произведен этот выстрел. Вот только никак не могу понять, как это удалось сделать.

Следователь прокуратуры, рябой майор с усталым узким лицом, хорошо мне знакомый по ряду служебных контактов, посмотрел на меня так, словно ничего не понимал.

— Дело нехорошее, — наконец выговорил он. — Очень нехорошее, Юлия Сергеевна. Генерал Платонов рекомендовал допросить вас с пристрастием. Я не знаю, в чем он вас подозревает, но то, что мы нарыли по убийству э-э-э… Гроссмана… все это… как-то концы с концами не увязываются. Не сходятся.