Сама себе противна — маленькая, жалкая, побежденная. Бледная тень прежней Кристины Калашниковой. Я ненавижу просить, поскольку знаю — это, как и мои слезы, доставляет ему удовольствие. А я не хочу доставлять Роберту Евгеньевичу, удовольствие. Но сейчас нельзя по-другому. Если он запрет меня в этом доме, я точно не выдержу. И тогда будет только один выход — перерезать вены на руках. Сильные ладони схватили меня за горло… Сдавили, полностью перекрыв воздух. Ему нравится знать, что он может делать со мной все, что захочет, и я полностью в его власти. Захрипела, судорожно вцепившись в мужские пальцы, попыталась освободиться… Когда-нибудь муж не рассчитает силы и задушит меня. Наконец, руки отпустили шею, но вдохнуть не успела, тут же получила удар со всей силы в живот. Боль обожгла. Открыла рот в надежде сделать хоть малюсенький глоточек воздуха и вдруг поняла — я больше не умею дышать… В ногах не осталось сил, упала сначала на колени, потом на пол… Пальцами начала царапать собственное горло, пытаясь снять невидимые путы, мешающие сделать вдох… Захрипела… А Роберт Евгеньевич пнул меня носком ботинка, внимательно наблюдая, как я корчусь от удушающей боли. Потерять бы сознание.

— Крысеныш, сколько раз тебе говорить, не смей мне сопротивляться!

Опять тычок ботинком в живот.

— Что разлеглась, сучка... раздевайся давай. Не забывай о своем супружеском долге!

Послушно, несмотря на бушующую в теле боль, стащила с себя вискозное платье, а потом сразу же колготки с трусиками. Роберт Евгеньевич стоял с мерзкой улыбкой на лице и медленно расстегивал ширинку брюк…

— Ползи сюда, Крысеныш. Побалую тебя своим хуем. Может, хоть на этот раз кончишь, фригидная сука.

Нет, я не фригидная, во всяком случае, раньше не была такой! Помнится, в прошлом некоторые даже, смеясь, называли меня «озабоченной киской». Просто каждый раз, когда Роберт Евгеньевич дотрагивался до моей кожи, внутри все тряслось от отвращения. Да и муж никогда не утруждал себя заботами о моем оргазме. Чему, признаться, я была только рада… Сама себя, наверное, убила бы, если бы кончила под ним...

***

— Швец, на выход!

Вздрогнула. От воспоминаний меня оторвал голос охранницы следственного изолятора, дородной женщины лет сорока.

Даже мертвым Роберт Евгеньевич не хотел меня оставлять, продолжал измываться. Забудь, Кристи, забудь… не позволяй ему делать этого, не позволяй себя окончательно доломать!

— Куда мы едем? — решилась полюбопытствовать я, застегивая на груди красивые пуговицы своего дизайнерского пальто. Кусочек прежней ненавистно-роскошной жизни, кажущийся здесь совершенно нелепым и чуждым.

— На допрос поедешь, в прокуратуру.

Допрос… меня уже опрашивала полиция. Зачем еще? Надеются меня разговорить? Выбить признание? Думают, скажу им что-то новое? Да, я знаю много чего интересного, но на данный момент не готова рассказывать о наших реальных взаимоотношениях с мужем по разным причинам — прежде всего, не хочу вытаскивать всю эту грязь наружу. Но самое главное, если начну говорить, могут возникнуть вопросы: «Почему я все это терпела?»

Уже скоро, наверное, грянет гром, Роберт Евгеньевич постоянно твердил, если с ним что-нибудь случится, то все узнают правду. Копии материалов разошлют по самым крупным газетам, а оригиналы отправятся прямиком в Следственный комитет. Вот тогда в своих рассказах можно быть более правдивой. А пока есть хоть какая-то надежда, что этого не случится, молчи, Кристи. Молчи!

На руках защелкнули наручники. Символично… Видимо, свобода не для меня. Свои прежние кандалы — массивное золотое кольцо — я выбросила еще перед зданием следственного изолятора. Сняла с пальца и незаметно кинула в лужу… Грязь к грязи.

Сегодня на улице выглянуло солнышко. Снега еще нет, но морозец, лужи сковал ледок. Водитель машины, довольно молодой парнишка, заинтересованно скользнул по мне взглядом, а потом еще раз. Неужели я еще могу кому-то нравиться? Впрочем, мне всегда делали комплименты, Роберт Евгеньевич, помнится, надувался, как петух, когда ему говорили о моей красоте. Он был тщеславен во всем. Просто я привыкла относиться к себе, как к красивому, лишь чуточку живому манекену — кукле для старого развратника, которая уже не способна на романтические чувства. Моя любовь осталась там, в прошлой жизни, с ним… Тсс, не вспоминай... но в груди все равно защемило. «Знаешь, Кристина, когда узнал тебя ближе, имел глупость подумать, что нашел клад. Оказалось, первое впечатление было верным. Ты дешевка, стекляшка, кажущаяся бриллиантом!» Больно, мне до сих пор больно. Тсс…

Возле прокуратуры дежурили журналисты. Сразу несколько микрофонов очутились около моего лица, несмотря на угрожающие жесты конвоирующего охранника.

— Кристина Сергеевна, зачем вы убили мужа?!

— Кристина Сергеевна, у вас есть любовник?!

— Кристина Сергеевна, вы раскаиваетесь?!

Кажется, я стала местной знаменитостью. То ли еще будет, когда разразится гром. Согнутой в локоть рукой прикрыла лицо. Неужели журналисты в самом деле думают, что я буду отвечать? И почему все забывают о презумпции невиновности? Еще суда не было, а меня уже называют убийцей.

Серая дверь кабинета следователя открылась... Этого не может быть! Боже… нет!.. Сердцу бесполезно говорить «тсс»… Оно разбухло в груди до неимоверных размеров. Кажется, я стала одним большим, неровно бьющимся сердцем. Дышать стало совершенно нечем...

В кресле следователя сидел Карпов Владимир Константинович — моя вечная боль, вечная любовь, от которой мне когда-то пришлось отказаться. Если бы я успела подготовиться, то, наверное, не побледнела бы так сильно, не оступилась, едва не рухнув на пол возле его ног. Хорошо, охранник поддержал. Володя хищно смотрел мне в лицо, напряженно наблюдая за моей реакцией, впитывая в себя мою растерянность и боль. Села на стул, спрятав под стол дрожащие, словно у алкоголички, пальцы. Конвоирующий парень вышел.

В комнате повисло тягостное молчание. Не выдержала, посмотрела в сторону Карпова, сразу же натолкнувшись на ответный взгляд. Полыхнуло жаром. Кристи, только не плачь, не вскакивай из-за стола, бросаясь в его объятья! Нельзя, Кристинка! Нет!!

Володя такой красивый! А эта его извечная сексуальная трехдневная небритость... В прошлом я называла Карпова «ежиком», потому что, помнится, он постоянно кололся своей щетиной, и моя кожа после его прикосновений подолгу сладко-приятно горела. Вовке бы в кино сниматься, в роли отважных любовников, способных ради дамы сразиться с десятком, а то и сотней врагов, одинаково доблестных, что в бою, что в постели. Глаза зеленые, летние, теплые, густые темно-русые волосы, сексуально небритый подбородок, почти римский нос, четко выраженные губы. Красавчик, что сказать. У него наверняка за эти пять лет была куча женщин. Скорее всего, он женился, и его избранница родила деток, о которых Карпов, помнится, так сильно мечтал. Эта мысль не понравилась, отозвалась болью в душе, ведь я почему-то до сих пор считала его своим.

Мужские губы презрительно скривились. Жар в глазах исчез, сменившись неприязнью. Ничего удивительного, другой реакции трудно было ожидать. Володя не из тех мужчин, которые прощают предательство.