отливом в жёлтый, с глубоким коричневым, с туманом, как монохромная плёнка. То ли от пыли, которую уже никак не смахнёшь, то ли бумага желтеет сама, то ли краски вылиняли. Истёртые края, трещинки, заломы…

Я пробираюсь в самую глубь, к той виньетке, которую очень, слишком, и практически никогда не вспоминал — и она должна сохранить яркость, под лёгким нажатием воли дать сок, что освежит и прочие сухие плоды.

Демон

— Привет! Не хочешь посмотреть на Москву?

— Да вроде уже…

— С высоты птичьего полёта?

— Вертолёт?

— Крыша.

— Крыша?! Здорово! А где? Когда?

— Прямо здесь и прямо сейчас! Только для вас!

Так всё началось. Хотя, если заняться аналитикой и углубиться в

историю, можно выявить определённые предпосылки. Зародыш.

***

— Серёг, поехали сегодня со мной на Беляево?

Вихрастый говорит нервно, спотыкаясь. Дышит учащённо, неровно.

Пальцы дрожат, глаза блестят. Пульс наверняка грохочет отбойным

молотком в его голове, отдаваясь слабой, на грани восприятия,

болью в барабанных перепонках.

— А что за дело?

— Мышка. Помнишь, я тебе рассказывал? Ну, моя лучшая подруга из

Казани. Она сегодня в Москве будет — я хочу вас познакомить.

— А стоит ли?

— Она тебе обязательно понравится. Она рыжая!

— Замётано.

***

Ключ — чёрная пластиковая палочка, в трёх местах пронизанная

стальными штырьками — со второй попытки входит в гнездо. Вжик –

поворот на 60 градусов. Щёлк — дверь открыта. Загорается жёлтым

светодиод под надписью «войдите». Ну, мы и входим. Тяжёлая

стальная дверь с угловатой ручкой, обшитая массивом вагонки,

неуклюже, но без скрипа отворяется. Нашему вниманию

предстаёт слегка заплёванный подъезд. Я-то давно свыкся, живу здесь

с рождения. Однако моих гостей зрелище разбросанных по

ступенькам рекламок и бычков, озарённое тусклым белым светом, не

вдохновляет.

Поднявшись по блёклым бетонным ступеням, загружаемся в лифт.

Инструкция на дверях предупреждает, что лифт не предназначен для

перевоза более 6-ти человек. Хех, да они экстремалы. Всё это

отдаёт чёрным юморком. Мы и втроём-то еле влезли — и то

дышать нечем. Вихрастый — пыхтит и задыхается, Мышь — покраснела,

я — привык.

***

Троллейбус покачивает. Это аквариум, а мы эволюционировавшие

латимерии. Поездка слегка неуверенная. Вихрастый молча

оглядывается, высматривает что-то за окном, сглатывает. На Беляево ему

бывать не приходилось. Приходилось мне, но я понятия не имею,

где там такой-то гостиничный комплекс. Это, напротив, знает

он. При этом я спокойно медитирую на приближение новой

затяжки, а он накручивает динамо. Нет ничего удивительного в

том, что остановки не объявляют. Удивительно, что Вихрастый

усматривает в отдалении метро раньше меня. Бросок через бедро –

троллейбус тормозит. Пшик, хлоп — двери разъехались.

Вихрастый слоном слетает по ступенькам. Широко махая руками,

отчего полы его голубой куртки развеваются, он кружится на месте.

Неспешно выхожу и вешаю на губу сигарету: «Мы в графике?»

***

Тихо, не палимся. По пролёту ко входу на крышу поднимаемся в полном

молчании. Сваренная из стальных прутьев лестница. Ставь ноги

аккуратно, пока не упрёшься макушкой в люк. Замок закрыт,

висит на дужках. Иллюзия неприкосновенности. Одна дужка

прикреплена к люку ввёрнутым до середины винтом. Вывинтить — раз

плюнуть. Два плюнуть — как можно тише поднять головой люк. В

очередь, сукины дети!

Я поднимаюсь первым и остаюсь внутри будки. Мышка перетекает по

лестнице и струится на крышу. Вихрастый пропрыгивает следом.

Закрыть люк — особое искусство. Надо очень нежно потянуть за

балансировочный трос. Нежно — и плавно. Плавно — чтобы люк

медленно и тихо вошёл в отверстие и не громыхнул. В будку

залетает порыв ветра и вместе с гарью шоссе заносит унцию

обещания. Шаг на порог — меня обнимает небо.

***

Ангел

Вы, верно, знаете, как это бывает. Сразу меняется взгляд. Неуловимо.

В-общем, я сразу все понял, и знал, как оно будет. Когда ум

пребывает в состоянии непоколебимой мудрости — знание

приходит само — сразу и плавно, как сырок «Валио» проскальзывает

по пищеводу после глотка «Столичной» или «Велеса» из

запотевшей бутылки на улице в минус 20. В состоянии непоколебимой

мудрости ум не останавливается ни на чем, а не стоит на

месте, как вы, полагаю, подумали. По крайней мере, так писал

Такуан Сохо Миямото Мусаси, книга «Письма мастера дзен мастеру

фехтования». Ответ Мусаси мне, увы, неизвестен. Вообще-то,

хорошее было время в средневековой Японии, славное. Не то,

что сейчас. Сейчас время «семенит ножками», холодное, злое и

жесткое. Расположить его к тебе может только выкуренные тобой

две «плюшки» гашика. Помню, когда я работал букинистом, к

нам часто приносили Ярослава Гашека. О Великий Русский Язык!

В тебе такой простор для словесной игры! Ставя на нем

«Продажку» 7 рублей, я приговаривал своему начальнику: «А Вы

знаете, Петр Юрьевич, почем нынче грамм гашика? 450 рублей, а мы

тут полкило за 7 отдаем!». Гашиш — это вообще очень

грамотная тема. Особенно хорошо, когда гаш уже кончился, выкурить

через растаманскую трубочку сигарету, перемежая затяжки

глотками крепчайшего мате с капелькой лимонного сока. Кстати,

пиение вербного мате предохраняет от Свина. Свин просто не

может прийти. Собственно говоря, Цикоридзе мог бы и не

колдовать, все и так было предопределено. Собственно, я понял, что

вкушу грейпфрутовый сок ее волос еще тогда, в день рождения

Пчёловой, когда увидел ее в метро с бумажкой, на которой было

написано «Желтый шарик». Это ж надо было?! Пчёлова сказала,

что встреча в метро, у девушки с желтым шариком. Шарик

Светланченко где-то проиграла, и вот так появилась эта бумажка.

Кстати, кинестеты не играют в преферанс. Ни в коем случае.

Так вот, понял это я сразу, лишь только увидел ее рыжие

волосы. Это будет, рано или поздно, так или иначе, как говаривал

сэр Макс Фрай устами Игоря и пером Марты. Ведь все мы

немножко вершители, ага? А я никогда не обламываюсь. Тем более, она

рыжая. А рыжие, как известно, моя больная тема, слабое

место и сильная сторона. Началось все с того, что мне не с кем

было выпить водки, а глушить в одиночестве не было

настроения. Вихрастого не было дома, мобильник у него по жизни

заблокирован…Короче, позвонил я Менялкину, и он мне внял. Менялкин,

между прочим, тот ещё тип. Познакомились мы с ним, когда он

подошёл и спросил: «Слушай, а ты носишь такой хаир для

эпатажа?». Редко в наше время встретишь человека, знающего слово

«эпатаж». На том и порешили, а он у нас вообще

поэстетствовать любит, стихи, вон, даже пишет. Неплохие, к слову, но

слишком уж гладкие и добрые, чтобы цепляло. Да вот, опять-таки,