Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Папочка! — радостно кричу я. — А что там за такой большой дом?!
Вблизи отель оказывается очень запущенным. Как будто все люди давно исчезли, бросив его.
— Мне кажется, там никого нет. — Папа наблюдает, как мы выходим из машины и разминаем ноги.
Мы погружаемся в странную, призрачную тишину. Наконец из тумана выплывают двое мужчин и пухленькая симпатичная женщина, которые поспешно провожают нас в лобби, почти лишенное мебели, но с белыми мраморными полами и высокими потолками. Некоторые окна заколочены, рядом слоняются солдаты — огромные широкоплечие парни с винтовками. Все пялятся на нас: думаю, что из зоны боевых действий редко приезжают светловолосые (по крайней мере, наполовину) компании вроде нашей.
Я слышу, что папа регистрируется под новым именем — не под тем, что мы использовали в прошлый раз. Его любимые варианты «Нал», «Стерлинг» и «Голд». Они никогда не совпадают с фамилиями в пяти синеньких паспортах, которые папа всегда носит при себе. Я знаю, он так делает, чтобы не оставлять следов, хотя мне непонятно, почему это так важно. Но я не задаю вопросов, принимая такую особенность как данность. Точно так же я знаю, что надо молчать, когда подходят пограничники, сотрудники иммиграционных служб и вообще кто угодно, если он хотя бы немного похож на копа. Я наизусть знаю все правила отца, потому что мы все верим в них: всегда храни верность семье, потому что мы никогда не предадим друг друга; никому не доверяй — они чужие; будь преступником — но веди себя благородно.
По этим законам мы и живем — по нерушимому кодексу изгнанников.
Остаток недели мы коротаем в Сринагаре, и папа отдыхает у пустого бассейна. Делать тут особо нечего, но нас никогда это не останавливало. Втроем, с Фрэнком и Кьярой, мы ходим на рынок, стараясь попасть к его открытию, и покупаем там огромные гроздья бананов, которыми делимся со своими новыми приятелями — солдатами. Мы сидим на раскаленном бетоне вокруг выбеленного солнцем бассейна и играем с двумя из них в карты. Они не говорят по-английски, но в игре под названием «снап» это не имеет никакого значения. Я на третьем месте, потому что они боятся сломать мою маленькую лапку, если мы разом хлопнем по совпадающим картам. У Фрэнка и Кьяры такого преимущества нет. Мама в широкополой летней шляпе, очень красивая и загорелая, выглядывает из дверей, смотрит на нас, вздыхает и уходит обратно. Она вообще не любит, когда мы зависаем с ополченцами, бродягами или японской мафией. А с кем еще нам общаться?
Кьяра показывает пальцем на яркую птицу, и мы некоторое время любуемся блестящими от солнца перьями, а потом возвращаемся к игре. Но что-то не так… моя стопка стала тоньше. Я перестаю играть и хмурюсь, Фрэнк подозрительно косится на солдат. Но они смотрят только на Кьяру.
— Ты взяла карты Бхаджан? — с недоверием в голосе спрашивает Фрэнк.
Кьяра нервно ерзает. Никто не двигается. Один из старших отделяет часть своих карт и молча протягивает мне.
— Ты отдала карты Бхаджан ему? — Фрэнк вспыхивает.
Я ничего не понимаю. Большинство людей может солгать ради победы, но сестра обманула меня просто так, без всякой причины.
— Бхаджан, извини… Я просто хотела показать тебе, что нельзя всегда выигрывать.
Птица парит у нас над головами, и ее тень скользит по бетону, но на этот раз никто не поднимает головы.
Вечером Фрэнк находит в наших пожитках маленький швейный набор и зовет меня. Предлагает сшить наши пятки. Я сомневаюсь в разумности его предложения, но он говорит «доверься мне», и игла, протыкающая огрубевшую кожу, почему-то не причиняет никакой боли. Красную нитку хорошо видно прямо под кожей. Она соединяет мою правую пятку с его левой.
— Волшебно! — Кьяра отрывается от книги. — Вы двое теперь связаны.
— Ой, зануда нам завидует, — хихикает Фрэнк, и мы с ним валимся на ковер, умирая со смеху.
— Ты думаешь, что ты крутой, потому что тебя все любят. — Этот насмешливый тон Кьяра приберегает для брата.
Он смотрит ей прямо в глаза, и я чувствую знакомое напряжение: сейчас будет драка.
— Но на самом деле ты просто девчонка, Фрэнк. — Она встает с кровати. — Маленькая слабая девчонка.
Он торопливо разрезает нитку между нашими ногами и поднимается. Фрэнк на два года младше Кьяры, но уже на голову выше. Я отползаю подальше. Ситуация выходит из-под контроля, как постоянно случается во время наших споров. Слова ранят, словно ножи.
— Хочешь меня ударить? Да тебе слабо, Фрэнк!
Я на всякий случай залезаю на подоконник. Брат сжимает кулаки, теплые карие глаза чернеют. Кьяра прижимается к стене, и в ее светлых глазах что-то вспыхивает. Они оба такие разные. Они даже стоят по-разному. Он — прямо, будто врос в пол, а она постоянно двигается. Кьяра оценивающе изучает его красивое лицо, высокие скулы, твердый подбородок… Она делает шаг вперед, и ее простое лицо приобретает уродливые черты.
— Маленькое дерьмо! — Оскорбление она бросает, как перчатку.
— Ненавижу тебя, — шипит он сквозь сжатые зубы и замахивается.
Кьяра тут же бросается на пол. Фрэнк не успевает остановить удар и бьет кулаком прямо в стену. Мгновение стоит тишина: Кьяра лежит на полу, я сижу на подоконнике, а рука Фрэнка, пробив штукатурку, застревает в ней.
— А-а! — Он вытаскивает руку, кровь капает на темный ковер.
Так было всегда, сколько я себя помню. Я всю жизнь знаю Кьяру и большую часть этого времени живу с ней в одной комнате, но я все еще не понимаю, кто она на самом деле. Она похожа на ртуть, потому что постоянно меняется, приспосабливается к разным местам и обстоятельствам, никогда не принимая свою истинную форму. Я знаю, что она пыталась спихнуть Фрэнка с балкона пятого этажа, когда ему было три года, и ударила его в лицо в тот день, когда он родился. Эти двое еще долгие годы будут продолжать бессмысленную борьбу друг с другом.
Фрэнк изучает истекающую кровью руку, когда из соседней комнаты прибегает мама. Она оглядывает нас, видит дыру в стене и подчеркнуто невинное выражение лица Кьяры.
— Что случилось?! — восклицает она,
