Определенно гораздо важнее исламизация, имевшая место на границах исламского и тюркского миров, поскольку она знаменовала проникновение новой религии в среду самих тюркских народов. Ислам, с которым они знакомились, был вполне определенного сорта. Это был не ислам великих ученых, а тот, который проповедовали простые странствующие монахи, торговцы разного уровня культуры и солдаты. Он включал в себя различные практики, слова и амулеты в неменьшей степени, чем истинные догмы. Это не был ислам с его спорами между различными сектами (хотя различные секты могли посылать туда своих представителей) из-за отсутствия понимания этих различий у новых приверженцев, а также незнания того, с кем им следует соотносить ту веру, которую они принимали. Это был довольно универсальный примитивный ислам, который вел войну со своими «неверными» соседями. На границах долгое время существовали «гази» – воины-добровольцы, сражавшиеся за веру, которых набирали как среди местных жителей, так и из других мест. Эти добровольцы очень сильно отличались от солдат регулярных армий, которые все больше отстранялись от «священной войны». Добровольцы ничего не завоевывали, они лишь совершали «газвы» (или «разьи») – налеты, с помощью которых выражали свое презрение к неверным. В то же время в промежутках между этими налетами их связи с соседями развивались путем переговоров по поводу обмена пленными и добычей или просто благодаря тому, что близость мест проживания и неизбежное сходство образа жизни, которую они вели в одинаковых природных условиях, способствовали росту взаимопонимания. Среди этих «гази» были и тюрки, и их число увеличивалось по мере роста числа обращений в ислам. Это еще больше упрощало взаимоотношения, пока границы с обеих сторон не перестали существовать: мусульманская территория перестала быть запретной для тюрков, ставших мусульманами, а старые тюркские земли все больше становились территорией неограниченного продвижения ислама. Именно в этот период появляется слово «туркмен», происхождение и значение которого одинаково неизвестны и которое служило, чтобы отличать кочевых тюрков-мусульман от оседлых тюрков и от кочевников-тюрков, остававшихся необращенными. Полностью значение всего этого проявится позже.

Даже больше, чем христианство в отношении европейских народов за пределами территории, подвергавшейся романизации, и чем другие религии в разных странах, ислам показал себя – где бы он ни был принят – не только как догма, форма поклонения, образ частной жизни, а еще и как принцип высшей политической организации, что является фактом как для Нового времени и даже современности, так и для Средневековья. Нельзя забывать, что в дополнение к религии в узком смысле, в котором мы обычно используем это слово, пророк Мухаммед создал общину, и что закон, управляющий отношениями между членами этой общины, тот же самый, что существует в отношениях ее членов с их Богом. Хотя справедливо, что проникновение ислама в среду обычных людей было достаточно скромным, однако очевидно, что в какой-то момент он был принят правителями по причинам, в которых духовные мотивы и политические интересы были сложным образом и в определенной мере сознательно объединены, и обращение правителей до некоторой степени повлекло за собой, или подстегнуло обращение их народов, а сопротивление, с которым они столкнулись, имело под собой как социальные основания, так и их приверженность традиционной вере. Нет сомнений, что обращение, которое мы вскоре после этого наблюдаем среди некоторых тюркских групп, сочетает в себе все эти факторы.

Среди турецких ученых принято считать, что первым по-настоящему тюркско-мусульманским государством было государство Газневидов, возникшее во второй половине X века и охватывавшее два склона высокой горной страны (Гиндукуш и др.), которая соединяет (или разделяет) Восточный Иран (включая Хорасан) и бассейн Инда. Такой взгляд требует определенного обсуждения. Конечно, верно, что основатели военного княжества, из которого возникло это государство, а позднее его великие правители эмир Себук-тегин и султан Махмуд Газневи были тюрками и что их армия была тюркской – в том же смысле, однако, в котором и Ахмад ибн Тулун, и Ихшидиды, и половина войск в армии Аббасидов или Буидов тоже были тюрками. До того как получить свободу, эти люди служили государству Саманидов, но их статус и воспитание были такими же, как статус и воспитание Ибн Тулуна и ихшида Тугаджа. Определенно их относительная близость к землям тюрков, отношения, которые они могли поддерживать с правителями, по-прежнему проживавшими на этих землях, начавшееся проникновение исламизированного тюркского населения на территории, которыми они владели, – все это, возможно, придало их режиму более «тюркское» качество, чем у тех правителей тюркского происхождения, которые, уехав в далекие земли, стали правителями Египта или одно время в какой-то степени были правителями Ирака. Тем не менее этот «тюркский аспект» всегда нужно понимать в том смысле, в котором арабский писатель IX века аль-Джахиз прославлял достоинства тюрков, служивших мусульманскому сообществу, а не в смысле предвосхищения появления тюркской «нации». Себук-тегин и его предшественники воспринимались как отдельные личности, не связанные со своим народом, как и Ибн Тулун, Афшин (Хайдар ибн Кавус) и многие другие до них. Режим Газневидов был режимом, правители которого оказались тюрками, но они следовали традициям своих подданных – не тюрков, – имевших гораздо более богатое наследие, чем их собственное (насколько могли его накопить), и в целом являющихся продолжением традиций более раннего режима Саманидов, где правителями были иранцы. Национальность князей стала другой – что, конечно, могло иметь определенное значение, – но это не означало тюркского правления, как такового, с характерным для него устройством и традициями. Собственно говоря, те, кто сегодня полагает, что Газневиды были первыми правителями подлинного тюркско-мусульманского государства, отчасти стали жертвами своего рода перевернутой иллюзии, возникшей из-за того, что главный теоретик действительно тюркско-мусульманского государства Сельджукидов, иранец Низам аль-Мульк, чья прекрасная работа дошла до наших дней, вырос в Хорасане и постоянно приводил государство Газневидов в качестве модели. Следовательно, эта модель должна была стать лишь частичным образцом того, что следовало создать. Мы увидим, до каких пределов существовала эта преемственность в реальной жизни, но в любом случае такая преемственность значительно меньше фундаментальных различий, которые нужно делать между государствами, создававшимися под руководством тюрков, но в рамках существовавших ранее мусульманских политических каркасов и без массовой иммиграции тюркского населения как такового, и теми государствами, которые изначально базировались на такой миграции, образцы которых, как, например, государство Великих Сельджуков, безусловно, существуют. Я не говорю, что изучение правления Газневидов не представляет определенного специфического интереса с тюркской точки зрения по причинам, которые мы только что отметили. Но его следует правильно интерпретировать, и похоже, что в целом государство Газневидов с тюркскими правителями всего лишь следовало традициям более ранних государств, возглавляемых тюрками, и реальный разрыв с ними произошел позже, а не раньше. В любом случае нет оснований назвать какой-то институт ipso facto тюркским, потому что он возник при Газневидах.

С нашей точки зрения, первой по-настоящему существенной тюркско-мусульманской политической структурой является государство Караханидов. Во второй половине X века зафиксировано обращение в ислам и других общностей, но возможная связь Караханидов с какой-нибудь из них не выявлена, и только эта общность единственная пришла к созданию государства. Это государство, создание которого связано с полумифической фигурой Сатука Богра-хана (середина X века), вначале включало районы по обеим сторонам Алтая, и его двумя главными центрами были Кашгар (китайский Туркестан) и Баласагун (бассейн озера Балхаш). Оба они находились за пределами мусульманской территории. Но в конце X века благодаря завоеваниям Саманидов – сначала при поддержке Газневидов, но позже вопреки им – к этой территории присоединился весь Мавераннахр (Трансоксания) от Сырдарьи (Яксарта) до Амударьи (Окса), иными словами, земля, глубоко исламизированная уже несколько столетий назад, этнически согдиано-иранская, где теперь поселилось большое число новых тюрков. Именно здесь мы находим по-настоящему оригинальное образование, элементы которого в разных регионах соединялись в разных пропорциях. Правителем Караханидов (иногда их называют илеки) был мусульманин, желавший обрести признание у тех из своих подданных, которые стали мусульманами уже давно. Чтобы соответствовать их идеалу мусульманского правителя, он строил в городах больницы, мечети, медресе (религиозные школы) и караван-сараи, в которые, согласно мусульманскому праву, щедро поступал вакуф (неотчуждаемое благотворительное имущество). Он даже позволял себе участвовать в теологических диспутах, по крайней мере если ему казалось, что сторонники какой-то определенной доктрины подрывают его авторитет или порицают его на том основании, что они «коренные жители» и на них держится его власть. Тем не менее он был человеком, чей титул табгач-хан (господин Катая) говорит о дальневосточных амбициях и контактах, и, более того, кочевником, жившим в палатке в окружении палаток тех, кто его сопровождал, известных как орду (орда), от слова, которое предстояло прославить монголам. Он был правителем, повелевавшим согласно мусульманскому представлению о правителе, но делал это в обществе, где тюркский элемент оставался организованным в соответствии с племенными традициями и где вся материальная и военная сила базировалась на этом элементе (но не на армии, набранной среди тюрков, а на той, которая состояла из рабов и была построена по примеру армии Аббасидов или даже тюркской армии Газневидов). Структура династии тоже была характерной для чуждых исламу представлений (хотя отчасти она же обнаруживается среди дейлемитов, наверняка потому, что они были новообращенными выходцами из очень архаичного общества). Между «принцами крови» не только делились территории империи, сюзереном которой являлся старший в семье (в самом широком смысле этого слова), но вся иерархия посредством смертей и рождений связывала тех, кто обладал титулом и территорией, с другими, в соответствии с местом, которое они в ней занимали. При этом вместо имен часто использовались их титулы, что обернулось для современных ученых «китайской шарадой», поскольку у одного человека могло быть несколько имен и нескольких людей могли называть одним и тем же именем.