Так началась одна из самых кровавых битв Первой мировой, известная под названием «верденской мясорубки». Битва полыхала почти до конца лета. Французское командование, стремясь отвлечь дивизии немцев от Вердена, в начале июля предприняло наступательную операцию на реке Сомме и добилось там небольшого успеха. Для прорыва германских позиций французы и англичане впервые тогда применили танки. Но еще ранее — весной англо-французское командование обратилось к командованию русской армии с просьбой предпринять наступление на Восточном фронте, чтобы ослабить силы германских войск под Верденом и на Сомме. Россия не отказала в помощи. По планам командования русские войска должны были нанести удар по австро-германским позициям на широком фронте от реки Припяти и города Пинска до реки Днестра и города Черновицы. Руководство операцией вручалось генералу А. А. Брусилову. Начало русского наступления намечалось на конец мая — начало лета.

В то время, когда русская армия готовилась к наступательным операциям, на итальянском фронте превосходящие силы австрийцев 2 мая атаковали в районе Трентино войска 1-й итальянской армии. Понеся крупные потери, итальянцы стали отступать. Это сильно встревожило руководящие военные круги Италии. Они обратились в главную квартиру французской армии с просьбой повлиять на русское командование, чтобы заставить его ускорить наступление на юго-западе Восточного фронта и тем облегчить положение дел в Италии. Вскоре итальянское командование непосредственно само обратилось в русскую Ставку с настойчивой просьбой о помощи. Так, 10 мая 1916 года военный атташе генерал Порро просил находящегося в Риме русского полковника Энкеля, чтобы тот доложил от имени главнокомандующего итальянской армией Кадорны командующему Алексееву «усердную просьбу ускорить во имя общих интересов начало наступления русской армии».

Утренние солнечные лучи ярко били и освещали левую сторону плацкартного вагона в составе длинного воинского эшелона, двигавшегося на запад. Паровоз, тянувший эшелон, был всего на один вагон впереди, и все пассажиры хорошо слышали тревожные паровозные гудки, лязг и стук паровозных поршней и тяг. Здесь не было женщин, и потому пьяный вагон бредил громкими разговорами о положении на фронтах, пересудами, негромкой матерщиной. Молодой унтер-офицер сидел у правого окна вагона за столом и пил чай. Ему шел двадцать первый год, он был полон жизненных сил, и в его голубых глазах светились, интеллект, надежда и интерес к жизни. Отпивая горячий чай небольшими глотками, он внимательно слушал разговоры бывалых солдат, теперь унтер-офицеров, прошедших краткосрочное обучение в Москве и вновь направляющихся на фронт. Молодой человек оживленно участвовал в разговоре, задавал вопросы, но не пил спиртного, чем удивлял кампанию, восседавшую в плацкартном купе.

— В самом деле, выпейте с нами, Космин. Почему вы не пьете водки? Вы же не девица, а молодой человек. Да и к тому же на вас военный мундир, — уговаривал его тридцатилетний усатый служака с красным лицом.

— Увольте, господа. Я в жизни-то не пил. Да и к чему оно. Повода-то нет. Давайте лучше я вам стихи почитаю. У меня тут с собой прекрасный «Чтец-декламатор». Опубликованы все новые поэты России. Слышали вы что-нибудь о Гумилеве, о Надсоне, об Андрее Белом, о Блоке?

— Господи, невидаль какая! К чему вам это, господин хороший? Через неделю вы забудете об этих виршах и станете искать, где бы помыться, поесть и выпить. А еще через неделю начнете выпаривать вшей над костром из вашей пока еще новенькой и не застиранной гимнастерки, — мрачно и цинично высказался другой унтер лет двадцати пяти с тонкими светлыми усиками над верхней губой.

Сверкнув злыми серыми глазами, он затянулся папиросой, приложил к губам и опрокинул в рот полстакана водки. А молодой человек, пивший чай, ничего не отвечая, слегка прокашлялся, скрипнул новыми ремнями, положил ногу на ногу и деликатно надел пенсне.

— Космин, а сами-то вы кого из перечисленных стихоплетов почитаете? — спросил третий унтер — шатен, которому седина высветила виски и лихой чуб.

— Я, господа, предпочитаю стихи Надсона. Очень глубокий поэт и христианин, — отвечал молодой человек.

— Позвольте, но он, судя по фамилии, англичанин, — вставил унтер с красным лицом, — как же вы читаете его, по-аглицки?

— Нет, господа, он русский еврей, принявший Христа.

— Еврей? Знаем мы эти дела… — зло вымолвил унтер со светлыми усами в нитку.

— Откуда у вас столько лирики, ведь вы же, кажется, реалист? — спросил шатен с сединой.

— Да, в прошлом году окончил реальное училище в Москве, но это совсем не мешает мне любить поэзию.

— Однако после столь солидного образования вас, как вольноопределяющегося, могли бы направить в артиллерийскую или пулеметную унтер-офицерскую школу, — заметил унтер с красным лицом.

— Вы знаете, я только окончил училище, как меня вызвали в присутствие губернского воинского начальника и, посмотрев мой аттестат, тут же предложили учиться на мою нынешнюю воинскую специальность, — отвечал Космин, поблескивая стеклами пенсне.

— Как вы изволите выражаться, называется это — крато… тьфу, черт, язык сломаешь, кравто… кварто… Слово-то немецкое…

— Картография и геодезия. Дело в том, что я неплохо чертил и рисовал в училище, словом, имел отличные оценки по этим дисциплина. А вообще-то я мечтал о кавалерии, — отвечал молодой человек.

— Не смешите, сударь, кавалерия, как показывает эта война, дело старое, отжившее свой век. «На этой войне только пушки в цене», — цинично вставил унтер с тонкими усиками.

Паровоз стал довольно резко тормозить, качнуло людей, штоф водки, стаканы на столе.

— Извозчик то весьма нетрезв! — пошутил кто-то.

Захохотало полвагона. Космин не смеялся.

— Господа, унтер-офицеры! Прошу внимания! Скоро Тарнополь — конечная станция. Всем необходимо собрать личные вещи и проверить документы. Построение сразу при выходе из вагона на перроне! — вдруг громко, перебив все разговоры, прогремел голос штабс-капитана — старшего по вагону.

Все начали нехотя вставать с мест и собирать нехитрый солдатский скарб.

* * *

7-я кавалерийская дивизия, в которую был направлен унтер-офицер Космин Кирилл Леонидович, стояла в резерве 11-й армии под Тарнополем. Вечером 20 мая молодой человек предстал перед командиром 1-й конно-артиллерийской батареи дивизии капитаном Горстом.

— Так, так, господин унтер-офицер, — просматривая документы и поглядывая на вновь прибывшего синими внимательными глазами опытного служаки, повторял капитан. — Значит, об артиллерии вы имеете довольно слабое представление. Ничего не знаете ни о наводке орудий, ни о материальной части. Картография, ну-ну!

— Так точно, ваше благородие, господин капитан! — спокойно отвечал Кирилл.

— Сразу дам маленький урок, чтобы вам не выглядеть совсем неучем в нашем артиллерийском деле. Запоминайте. Вы поступили на службу в 1-ю батарею дивизиона конной артиллерии 7-й кавалерийской дивизии. На вооружении нашей батареи четыре полевых пушки образца 1902 года и две скорострельных пушки образца 1910 года. Калибр полевой пушки 76,2 миллиметра, вес снаряда 6 с половиной килограмма, дальность стрельбы гранатой 8 с половиной верст. Это самое лучшее орудие русской армии. Но об этом позже. Скорострельные пушки; калибр 107 миллиметра, вес снаряда 16,4 килограмма, дальность стрельбы гранатой от 10 до 12 с половиной верст. Все зависит от наводчика. Но из этих орудий мы бьем редко, да и снарядов к ним мало…