сюда, чтобы лично увидеть вас: сказать, что мы в мэрии хотим принести наши глубочайшие извинения.

Мэрия? Я не знала, что думать. Все, что я знала о мэрии, это то, что они почти никогда не покидали Сапфир, а когда они это делали, они разъезжали в блестящих черных машинах с такими темными окнами, что я ничего не видела сквозь них.

Интересно, этот человек приехал на машине? Интересно, его куб выглядел не так, как в больнице? Интересно, действительно ли он был так хорош, как звучал?

Единственное, чему я не удивилась, хотя это должно было меня удивить, так это то, почему человек из мэрии проделал весь путь до Рубина, чтобы увидеть меня.

Они говорили обо мне, и я думала, что все они были немного обеспокоены. Я напряглась, чтобы прислушаться, когда в коридоре что-то громко стукнуло — что-то тяжелое и на колесиках. Оно заглушило все, кроме самого низкого гула их слов. Когда грохот, наконец, стих настолько, что я снова слышала, разговор закончился.

— Я чувствую ответственность, — наконец, сказал папа.

Мама возмутилась:

— Почему? Мы сделали все, что могли. Мы следовали протоколу до буквы. Не наша вина, что Шарлиз…

— Неидеальна, — мягко закончил мужчина из мэрии, когда она не смогла. — Шарлиз просто немного несовершенна, вот и все. И я прошу прощения за это, мэм. Смиренно и искренне. Но вы должны понимать, что вся эта ситуация… беспрецедентна.

В Далласе был протокол на все: от того, что делать в чрезвычайной ситуации, до носков, которые нужно надеть во вторник. Мы только начинали узнавать о мелочах в школе — например, быть внутри до наступления темноты и ждать автобуса в очереди. Но к тому времени, когда я стану взрослой, я буду знать все. Важно, чтобы я все знала.

Мир за пределами Далласа был опасен. Мой учитель говорил, что мы называли это Ничто, потому что ничего не осталось. Ни еды, ни воды, ни людей. Наш город был последним на земле. И мы должны быть осторожны с припасами, которые у нас есть. Наш протокол говорил нам, как это делать. Так мы оставались в живых.

Так что самое худшее, что могло с нами случиться, — это беспрецедентность.

Если что-то было беспрецедентно, значит, для этого не было протокола. Не было истории, из которой можно было бы черпать информацию, не было четкого пути к действию. Кто-то из мэрии должен был проанализировать ситуацию и написать новый протокол, на это нужно было время. А время в Далласе было так же ценно, как вода.

Я начинала беспокоиться, что у меня могли быть проблемы — что я могла доставить неприятности своим родителям. Я не могла изменить то, что мое тело сделало со мной. Я не могла остановить шум или течение из носа, остановить огонь в моем горле. Это было отвратительно, и я была уверена, что это нарушало гигиенический протокол Далласа.

Но я ничего не могла с собой поделать.

— Вы знаете, что с ней не так? — сказал мой папа.

— Ах, я стесняюсь использовать это слово. Мы в мэрии предпочитаем слово другой. Итак, чем отличается Шарлиз? — он сделал паузу на мгновение. — Хм, как бы это сказать…? Вы когда-нибудь роняли тарелку?

Мужчина явно не знал, с кем говорил: мой папа никогда ничего не ронял.

— Нет, но я видел, как это происходит, по телевизору.

— Хорошо, вы знакомы с концепцией. Итак, допустим, что вы с благоверной убираете после ужина, и один из вас уронил тарелку. У нее теперь небольшой скол на ободе, но она все еще отлично работает как тарелка, не так ли?

— Ну, не при гостях, — фыркает мама.

— Конечно, нет. Это было бы невежливо. Но вы можете положить на нее еду, когда вокруг никого нет, и она будет работать.

— Нет, мне придется ее починить. Я не хочу, чтобы у меня дома была треснутая посуда…

— Но вы могли бы, — резко сказал мужчина. — Это я пытаюсь донести: вы могли бы. У нее есть скол на ободе, но вы все равно можете ее использовать.

Взрослым было не свойственно перебивать друг друга, а еще более непривычно было повышать голос. Я не могла понять, удивлены мои родители поведением мужчины или нет. Может, было нормально, что люди из мэрии так говорили.

— Вся эта ситуация с Шарлиз — это как скол на тарелке, — продолжил мужчина. — На самом деле с ней все в порядке. У нее два глаза, четыре конечности — все пальцы рук и ног. У нее средние показатели в школе, и я не вижу причин, чтобы это изменилось. Если бы она родилась с чем-то меньшим, чем то, что вы заказали, больница никогда бы не доставила ее. Шарлиз просто другая.

Когда мой папа заговорил, его голос прозвучал как гравий:

— Похоже, вы говорите, что она сломана.

— Нет. Нет, сэр, она не сломана. Где-то в ней скол, насколько мы можем судить, — сказал мужчина, и его слова звучали так, будто он процедил их сквозь зубы. — В ней что-то не работает. Вот почему я здесь. Я окажу ей необходимую помощь. Я провожу небольшую программу в Граните, месте, где такие дети, как Шарлиз, могут устроиться на работу и получить образование — это прямо как школы здесь, в городе.

— Только это в Граните, — усмехнулась мама. — Я не думала, что кто-то на самом деле жил в Граните. Там грязь и дым, а еще эти мерзкие ржавые постройки.

— Разве мы не можем просто оставить ее здесь? — тихо сказал папа. — Я постоянно езжу на игры. Не составит труда зайти и забрать школьную работу Шарлиз.

— А… ну, дело не столько в том, что она пропустит школу. Есть некоторые, ну, назовем их побочными эффектами, когда ребенок рождается несовершенным, — осторожно сказал мужчина. — Сейчас это не проблема. Но как только они достигают определенного возраста, у таких детей, как Шарлиз, начинают проявляться некоторые физические симптомы, из-за которых ей будет трудно жить в Большом Далласе.

— Симптомы? Как что? — фыркнула моя мать.

— Пятна на лице, выделение кожного сала… ненормальный рост волос.

— О, как отвратительно… — ее слова оборвались пронзительным всхлипом. — Я должна была знать! Я должна была понять — она не похожа на нас! Все эти отметины на ее коже, и глаза такого ужасного, скучного цвета!

— Карие? — сказал мужчина.

Моя мать разразилась воплем, который мог разбить стекло:

— Но… мы заказали зеленый!

— Во внешности Шарлиз нет ничего необычного, — пытался ее успокоить человек из мэрии. — Родители могут вносить предложения о том, как они хотят,