– Ну, убили да и убили, – проворчалсмуглолицый. – Чего тебе еще надобно?

Видно было, что ему байка не пришлась по нраву, однакосветловолосый гость не смог сдержать восхищения.

– Круто заверчено! – воскликнул он. – И зелона правду похоже. Одного я не пойму: с чего Гришка-расстрижка топитьсянадумал?! И почему именно он столь полюбился лукавому? Мало ли кому взбредет вголову камень себе на шею навязать да в полынью. Неужто каждому лукавый царстводает? Этак-то на всех небось не хватит, да и у нас продыху от царев не стало бна Руси! А, Полушка? Что у вас на воеводстве на сей счет кумекают?

Ободренный похвалой, Полушка только теперь смекнул, что надним хохочут в глаза, и от обиды надулся так, что его маленькая, тощенькаямордочка сделалась округлой, словно у суслика, набившего щеки.

– На воеводстве все молчат, словно воды в ротнабрали, – проворчал он невнятно. – Однако слышал я, что в тот деньна Красной площади вовсе не Димитрия Ивановича убили.

– А кого ж? – насторожился светловолосый.

– Да кто ж его знает? – пожал плечамиПолушка. – А только говорят, государь заранее прознал, что против негозаговор готовится. Был-де у него служитель, похожий на него. Царь его нарядил всвое платье и приказал лечь на царскую постель: тот не понимал, что это значит,и думал, мол, какая-нибудь шутка. На него наскочили убийцы, он кричит: я неДимитрий, я не Димитрий! А те думали, что расстрига сознается в своемворовстве, и убили его, а настоящий царь ушел заранее и спасся.

– Круто заверчено! – повторилсветловолосый. – И где ж он теперь?

– А Бог весть! – пожал плечами Полушка. – Вымне только одно скажите: правда сие или нет?

Гости переглянулись, видимо, тронутые искренним волнением,звучавшим в его голосе, потом толстый приезжий негромко промолвил:

– Всякое может быть. Вот я, а имя мое Хвалибог, былслугой у его величества государя Димитрия Ивановича.

– Иди ты! – недоверчиво махнул на негоПолушка. – Слуга? Самого государя?

– Сам иди, – ответствовал назвавшийся Хвалибогом ипродолжал: – Я чудом спасся – счастье, что в тот день не во дворце ночевал, а удружка своего в городе. Видел труп на Лобном месте…

– И что, и что?! – аж ногами сучил от нетерпенияПолушка.

– А то, что государь наш был худощав, волос на груди неимел, зато имел родимое пятно, волосы же на голове у него были богатые. Наплощади валялся труп толстого человека с начисто выбритой головой и заросшейгрудью. Еще тебе скажу: пятна родимого там, где было оно у Димитрия Ивановича –на груди под мышкою, – я у мертвого не видал. А также ногти у него былимужичьи, грязные, нестриженые, а Димитрий-государь о себе очень заботился, очистоте телесной…

Подавленный такой откровенностью, Полушка плюхнулся задом налавку да так и сидел разиня рот. Светловолосый поглядел на его ошарашенное лицои проговорил:

– Мое имя – князь Шаховской. Кто этот человек – ты ужеслышал, слуга государя Димитрия. Ну а третий меж нами… – Он многозначительнопомолчал, потом наклонился к уху почти обезумевшего Полушки и своими следующимисловами окончательно лишил беднягу способности двигаться и соображать: – Ждите!Скоро наш государь воротится! Варите пива да меду побольше! И ты жди,Фриц! – обернулся он к мальчику, который почти ничего не понимал изуслышанного. – На обратном пути в Москву государь за все будет вдесятероплатить!

И торопливо вышел, пропустив вперед смуглого человека. Черезминуту в кабак донесся топот копыт, и только тогда Полушка обрел врожденноеумение выражать свои мысли словами и завопил:

– Государь! То был государь Димитрий! Он жив!

К вечеру весь Серпухов знал, что у немки Марты столовалсяоживший царь Димитрий Иванович. Полушкины слова неожиданно подтвердилперевозчик Надея Колобков.

Он-де переправлял через Оку пониже Серпухова трех людей с ихконями, и, высаживаясь на другой берег, светловолосый всадник сказал:

– Знаешь ли ты, кого вез?

– Не знаю, – честно признался Надея. – Да мнени к чему!

– Молчи, брат! – таинственно сказалнезнакомец. – Видишь, вон тот молодой господин – это царь ДимитрийИванович: ты царя перевозил. Его хотели убить, а Бог его сохранил. Он ушел ипридет назад с большим войском, и сделает тебя большим человеком!

Надея Колобков считался человеком богобоязненным и на словоне спорым, не то что Полушка, известный как сущее ботало. Надее можно быловерить! И ему поверили.

Что и говорить, слова Шаховского Надея передал точно. Жаль,однако, что не слышал дальнейшего разговора между всадниками!

– Не надоело языком трепать? – пробурчал не бездосады смуглолицый волосатый человек. – Хорош ты лгун, Хвалибог! Знаешьведь доподлинно, что убит наш Димитрий Иванович, убит, нет же: волосы, ногти…Тьфу, слушать тошно! А тебе, князь Григорий Петрович, мало, что государевупечать увез, так еще и мертвого воскресить надумал?

– А ты, Мишка, скипетр и корону зачем у Шуйскогоскрал? – спросил Шаховской, еле ворочая языком со смеху. – Разве незатем, чтобы себя за воскресшего государя выдать? Кому, как не тебе? Ты емуближним другом и наперсником был, тебе и книги в руки!

– И-и, окстись! – отмахнулся Молчанов. – Непо мне твоя игра, кишка у меня для нее тонка. Какой из меня царь, ты сампосуди?

– Жаль, жаль… – протянул Шаховской. – А то хорошобы мы хвоста навертели Шуйскому!

– Чего ты на него такой злой? – хмыкнул Молчанов.

– Как это чего? – хмуро глянул Шаховской. –Сослал меня на воеводство в Путивль, в глухомань смертную. А за что? Лишь зато, что я его царем не хотел признавать, лишь за то, что верил, будто Димитрийнаш Иванович истинным сыном Грозного был, а коли так – то Шуйский естькрамольник и цареубийца, ему место не в Грановитой палате, а на плахе наПоганой луже [4].

– Да ведь ты хоть из кожи вон вылези, а государя невоскресить, – с глубокой, искренней тоской промолвил Молчанов. – Онодин был! Такого больше не сыскать!