Для графа Кента, фанатичного протестанта, эти слова прозвучали оскорбительно. «Мадам, — сказал он, — храните Иисуса Христа в своем сердце и оставьте эти папистские фокусы». Но Мария проигнорировала его замечание. Закончив молитву, она поцеловала распятие и перекрестилась — жестом, принятым у католиков[2].

Это был по большей части спектакль. Мария никогда не была столь непримиримой католичкой, которой теперь представила себя миру. Политика всегда была для нее важнее религии. Как правитель Шотландии она разумно приняла компромисс, основанный на религиозном status quo и влиянии официального протестантского реформирования. Лишь после заточения в Англии она стала выставлять себя несчастной католичкой, пострадавшей только за веру. Произошедшее в большом зале замка Фотерингей было искусно разыгранным спектаклем, и эта тактика оказалась успешной. Унизив Флетчера, Мария одержала пропагандистскую победу, которая прогремела по всей католической Европе.

Удовлетворенная произведенным впечатлением королева спокойно повернулась к Быку, который смиренно преклонил перед нею колено и попросил прощения. «Прощаю Вас от всего сердца, ибо надеюсь, что Вы положите конец всем моим страданиям», — сказала она.

Палачи помогли камеристкам Марии раздеть ее — она осталась в одной нижней юбке. Когда они расстегивали пуговицы на ее платье, она широко улыбнулась и пошутила, что «ее никогда не раздевали такие горничные» и что «ей еще не приходилось снимать одежду при таком скоплении народа».

Она положила распятие и молитвенник на скамейку, а один из палачей снял с ее шеи медальон — по традиции личные вещи казненного принадлежали ему. Но Мария возразила, сказав, что предпочла бы отдать их слугам, а палач получит денежную компенсацию.

Когда с Марии сняли покрывало и черное платье, по залу разнесся приглушенный вздох изумления. Нижняя юбка была из рыжевато-красного бархата, а лиф — из шелка того же цвета. Одна из камеристок подала ей темно-красные перчатки, которые королева тут же натянула на руки. Произошла настоящая метаморфоза.

Несколько минут Мария стояла неподвижно, в одеянии цвета засохшей крови: это литургический цвет мученичества в римско-католической церкви. Эта картина была настолько вызывающей, настолько оскорбительной для дворян, что в отчете для Тайного совета о ней не сказано ни слова. Инцидент сохранился в истории благодаря французскому документу того времени, основанному на рассказах слуг Марии, подтвержденных двумя независимыми английскими источниками, в том числе письмом слуги Шрусбери другу — никаких причин лгать у него не было.

Мария поцеловала камеристок, которые не удержались и зарыдали. «Ne criez vous, — обратилась она к ним по-французски, — j’ai promis pour vous». Или, как рассказывал один из свидетелей: «Пожалуйста, не плачьте, я ведь поручилась за вас. Не плачьте, а радуйтесь».

Мария благословила женщин и повернулась к Мелвиллу и другим слугам, все громко плакали и непрерывно крестились. Она прочла краткую молитву на латыни, благословила их, попрощалась и попросила вспоминать ее в своих молитвах.

Затем Мария «со всей решимостью» опустилась на колени на подушку, а Джейн Кеннеди завязала ей глаза белым платком с золотой вышивкой, который королева сама выбрала минувшей ночью. Джейн поцеловала платок, сложила треугольником, закрыла им лицо Марии и прикрепила к чепцу. После чего две камеристки сошли с помоста.

Стоя на коленях, Мария декламировала на латыни псалом In te Domino confido, «На тебя, Господи, уповаю». Потом она нащупала плаху и положила на нее голову, уперев подбородок в ладони; если бы один из палачей не убрал ее руки, их отрубили бы вместе с головой. Мария вытянула руки и ноги и воскликнула: In manus tuas, Domine, commendo spiritum meum, «В руки твои, Господи, вручаю свою душу». Она повторила эти слова три или четыре раза, пока палач не нанес последний удар; помощник удерживал ее тело.

Но палач не справился. Голову следовало отсечь одним ударом, но напряжение было так велико, что не выдержал даже самый опытный палач Англии. Первый удар оказался неточным — он пришелся не на шею, а на узел платка на затылке. По словам одного из свидетелей, Мария издала «очень тихий стон», согласно словам другого — громко крикнула: «Господи Иисусе, прими мою душу». Второй удар разрубил шею, но не до конца, и палач был вынужден отрезать оставшиеся жилы, используя топор, словно нож. Наконец он поднял отрубленную голову и крикнул: «Боже, храни королеву!» Присутствующие в зале изумленно охнули — губы Марии шевелились, словно продолжая молиться; они конвульсивно дергались еще четверть часа.

Но и это был еще не конец. Когда палач поднял отрубленную голову, рыжие локоны Марии и белый чепец отделились от черепа. Иллюзия царственного величия исчезла. У палача в руках остался клок волос, а голова упала на пол и, словно футбольный мяч после неудачного удара, покатилась к зрителям, «седая и почти лысая».

Внезапно все стало ясно. Королева Шотландии носила парик. Присутствующие словно онемели. И только граф Шрусбери не выдержал и разрыдался.

Когда палач поднял голову, доктор Флетчер пришел в себя. «Так погибнут все враги королевы!» — провозгласил он. Его поддержал граф Кент, стоявший над телом: «Таков будет конец всех врагов королевы и врагов Веры!» Но это был ужасный финал, душераздирающий катарсис. Даже в театрах Лондона, где снова вошли в моду пьесы о мести и трагедии, никто не видел ничего подобного.

Убитых горем слуг Марии вывели из зала и заперли в комнатах. Палачи раздевали труп, когда один из них увидел, что любимая собачка королевы, скайтерьер, пробралась на помост, спрятавшись под нижней юбкой хозяйки. Обнаруженная, она принялась с воем бегать вокруг тела, а затем улеглась посреди лужи крови между отрубленной головой и плечами Марии. Поскольку успокоить собачку не удавалось, ее насильно унесли, вымыли, однако с тех пор она отказывалась от еды. Одна из служанок Марии утверждала, что вскоре животное умерло, но однозначного подтверждения этих слов у нас нет.

После полудня черную ткань, которой был обтянут помост, плаху, подушку, одежду и украшения Марии, все, что было испачкано кровью, по приказу графов сожгли в открытом очаге, чтобы не осталось никаких материальных свидетельств «мученической смерти за веру», чем стремилась представить свою казнь королева. Они тщательно проследили, чтобы ее вещи не могли оказаться у ее приверженцев из числа католиков. В большом зале все еще оставались рыцари и дворяне, наблюдавшие за всеми действиями, и поэтому, когда графы писали официальный отчет о казни, эти люди поставили под документом свои подписи, выступив в качестве свидетелей.

Четвертый сын графа Шрусбери, Генри Толбот, был спешно отправлен в Лондон, чтобы в тот же вечер доставить отчет о казни Тайному совету. После его отъезда останки королевы погрузили на носилки и отнесли наверх для бальзамирования. Эшафот разобрали, и всех отправили по домам — за исключением шерифа, который должен был похоронить сердце и внутренние органы в тайном месте. Некоторые украшения Марии также были закопаны в глубоких подземельях замка, поскольку кольцо, подаренное ей вторым мужем, Генри, лордом Дарнли, при обручении, впоследствии было найдено в руинах замка и в 1887 г. выставлено в Питерборо.