Однако я отвлекся. В тот момент – после того, как я увидел глаза Юры и Коли, – мне стало жутко, жутко и противно. Я ненавидел всех, прежде всего – себя. Меня разрывало от отчаяния и бессилия, я не находил себе места с завязанными глазами в этой нервно плутающей машине.

– Почему вы не дали поговорить с ними подольше? – сквозь зубы выдавил я из себя. Они не могли не заметить раздражения в моем голосе.

– А что ты хотел?! Чтобы мы устроили тебе пресс-конференцию?! – грубо ответил мне сидевший рядом с водителем. А сидевший со мною рядом так толкнул меня в бок стволом автомата, что я смолк и не говорил больше ни слова.

Напоследок все тот же голос сказал мне, что если через пять дней не будет заплачен выкуп, они начнут расстреливать заложников. Первым убьют Льва Зельцера.

Обратно в дом Салауди я приехал на его же джипе. Он не спрашивал меня ни о чем. Меня молча проводили в ту же комнату в его доме и оставили одного.

Я не спал всю ночь и только под утро немного подремал. Мне уже было все равно, в каком состоянии вернули камеру и оставили ли вообще в ней кассету. На следующий день я уже был в Москве.

Здесь казалось, что все забыли про похищенных в Чечне четырех журналистов центральных средств массовой информации. О них говорили редко и только в связи с какими-нибудь другими событиями в Чечне. Я был подавлен и не знал, что же делать дальше, с чего начать и к кому идти за помощью. Необходимо было срочно предпринять какие-то меры для освобождения коллег.

Прежде всего, конечно, я решил обратиться в свою редакцию телекомпании «ВиД». Я зашел к чрезвычайно занятому главному редактору Сергею Кушнерёву и сказал, что у меня есть что-то очень важное о заложниках в Чечне.

– Ну, что у тебя? У меня мало времени, Ильяс, говори.

– Я не успел еще перегнать на VHS, чтобы показать вам, Сергей Анатольевич, но это очень важно, – говорю я ему в ответ, надеясь, что объясню важность темы пока хотя бы на словах.

– Перегонишь – приноси, но только самое главное и к семи часам вечера… Нет, давай лучше завтра. Договорись с секретарем о времени.

– Но там материала всего-то на две-три минуты. Давайте я покажу вам сейчас.

– Что? Две минуты? Ладно, потом… – Он уже разговаривал по телефону и меня не замечал.

Я был зол и растерян: родная редакция, черт подери, не хочет ничего слушать о журналистах-заложниках! Я оставил кассету коллеге из «Взгляда» и поехал будить газетчиков. Информацией живо заинтересовались в «Коммерсанте», «Московских новостях», «Радио России». Немецкая журналистка Катрин Цаппе, которая была близко знакома с одним из коллег-заложников, Николаем Мамулашвили, организовала своеобразный «штаб» и распространила новость еще в нескольких российских и зарубежных изданиях. На следующий день поднялся шум. «Коммерсантъ» на первой полосе поместил фотографию заложников с моим комментарием, а «Московские новости» – статью, на скорую руку написанную корреспондентом газеты Дмитрием Бальбуровым. Дима, с которым я дружу со студенческих лет, позже, в начале октября 1999-го, сам был похищен бандитами и провел в заточении три месяца. Он был последним российским журналистом, попавшим в заложники в Чечне.

Моя собственная редакция опомнилась только через день.

– Почему ты мне сразу не сказал? – возбужденно спрашивал меня Кушнерёв, похлопывая по плечу. – Давай расскажем об этом всей стране. Ты готов?

– Да, – отвечаю я, – готов.

– Когда обещали их убить?..

Спустя несколько дней о сидящих в заложниках журналистах вспомнили все. Тогдашний председатель ВГТРК Николай Сванидзе только через четыре дня пригласил меня к себе в кабинет и, к моему удивлению, не стал спрашивать, как там выживают трое его подчиненных. Николай Карлович говорил только о том, как неосторожно я действую и как мешаю официальным органам в их нелегком процессе по освобождению журналистов. Более того, этот начальник стал пугать меня тем, что я могу оказаться жертвой тайных служб, которые под уколом заставят меня рассказать все. Я рассказал Сванидзе все, как было, но он беспрестанно ходил по своему просторному кабинету с сонными рыбками в большом аквариуме и повторял, что все не так просто, как мне кажется, что этим делом занимаются соответствующие государственные структуры и все решения принимаются наверху. При этих словах я должен был почувствовать непроизвольный трепет и утихомириться. Меня же никто не просил высовываться и говорить о коллегах, власти понимают, знают и стараются делать все возможное. А я только путаюсь под ногами и мешаю нормально идущему процессу. Ай-ай-ай, как мне не стыдно!

Откровенно говоря, председателю ВГТРК удалось внушить мне, что я своими «эмоциональными действиями» только мешаю «рациональным шагам властей». Но о том, что я видел своими глазами, меня никто не спрашивал. Никто! Коллег интересовал сам сенсационный факт встречи с заложниками, а власти – возможность сказать, что они делают все, что в их силах.

Я до сих пор жалею, что не дал друзьям организовать пикет с требованием немедленно предпринять меры для освобождения заложников – поддался уговорам Сванидзе и отменил сбор на Ленинградском проспекте, намеченный как раз на тот день, когда я с ним встречался.

Потом были встречи с лидером думской фракции «Яблоко» Григорием Явлинским – единственным известным мне народным избранником, попытавшемся расшевелить власти своими письмами. Организовали своеобразный комитет спасения четырех журналистов, состоявший из родственников и друзей заложников, сидели в квартире Катрин Цаппе на «Белорусской» и писали открытые письма в газеты, звонили разным чиновникам. Большей частью натыкались на безразличие или бессилие.

Как-то вечером позвонил Салауди и дал телефон человека, который имел прямой контакт с похитителями. Мне стоило немалых трудов передать этот номер Сванидзе. Он отослал меня к некоему уполномоченному редактору, который сказал, что если посчитает нужным, позвонит этому человеку.