Существовала еще одна причина, удерживавшая в тех условиях официальные власти Чечни от крайне жестких силовых решений. В обществе, разделенном по тейповым (родовым) признакам, любые подобные действия могли бы привести к резкому внутригражданскому противостоянию, которое тут же активно стало бы подогреваться извне. Масхадов это прекрасно понимал, у него свежи были в памяти события лета и осени 1994 года, когда Москва исподволь оказала военную поддержку оппозиции Дудаева, а затем отказалась признать своими российских офицеров, взятых в плен с военной техникой. Масхадов, в отличие от нынешнего главы Чечни Рамзана Кадырова, получившего полный карт-бланш Кремля, был зажат жесткими экономическими и политическими санкциями, которые установила ему Москва с самого момента вывода войск с территории Чечни осенью 1996 года.

Не лишним будет отметить также еще одну особенность национального менталитета. Облеченный властью чеченец, получив приказ открыть огонь по похитителям людей, хорошенько подумает, прежде чем нажмет на курок: зачем наживать себе кровника, тем более из-за какого-то там приезжего журналиста?..

Не помню, как долго я сидел при лениво и безразлично мерцающем огоньке лампы, уставившись на банальный школьный штамп в учебнике природоведения. В какой-то момент я медленно выпал из окружающей реальности. В полутьме я неторопливо листал страницы учебника, и передо мною урывками вставали эпизоды из школьной поры. Вот мама собирает меня в первый раз в школу. За окном прохладно, покрапывает дождик, и я чувствую магазинный запах первой своей школьной формы. Я долго пытаюсь самостоятельно застегнуть пуговицу на рукаве костюмчика – аж пальцы немеют, – но не получается. Тогда мама хватает мой рукав и быстро решает проблему. Первый раз на мой первый урок повел, крепко взяв меня за правую руку, будто боялся, что я ускользну и убегу, старшеклассник, а не старшеклассница, как полагалось по сценарию. Не знаю, то ли девушки мне не хватило, то ли перепутали там чего… Теперь я, бывший школьник и студент, сидел в заложниках с учебником из прошлого: все, что со мною было, стало «до». Я пролистал «Природоведение» еще раз, вырвал лист со штампом и аккуратно сложил его под стельку кроссовки, задвинув обрывок к носку. Сам учебник я положил обратно точно так, как он лежал, и медленно, чтобы выдвижной ящик не заскрипел, задвинул на место. Ностальгические школьные воспоминания и мрачные мысли о превратностях судьбы вконец сокрушили меня, и я, кажется, заснул.

Очнулся от шума у двери. Сколько по времени проспал, не знаю. Стоило приподнять голову, как она моментально загудела давящей в висках тяжелой болью. Подняв руку к голове, я почувствовал, что рана над правым виском все еще сочится кровью. Влад не спал и, сидя на диване, пытался разглядеть движение у двери. Судя по тоненьким лучикам, пробивавшимся в нашу темницу сквозь дырочки в заколоченных окнах, и пению птиц, день был в разгаре. Наконец мы разглядели все тех же двоих в масках с автоматами. Один из них прошел в комнату и забрал кастрюлю с тарелкой и оставил на столике пакет. Влад попросил принести что-нибудь, чтобы перевязать мне голову. Стоявший у двери, стараясь прибавить своему голосу басов, пообещал принести бинты. Затем бросил у входа тазик и буркнул: «Туалет».

За окнами постепенно прекратилось пение птиц, потускнели и исчезли пробивавшиеся лучики света. Слух стал единственным органом, помогавшим получать хоть какую-то информацию об окружающем мире, в одночасье ставшем для нас потусторонним. Это как если идешь себе по улице и проваливаешься в глубокий люк, а там темно и выхода никакого. Мы с Владом оказались отныне в своем, отрубленном от окружающего мира, пространстве. Я напряженно пытался ловить все звуки, доносившиеся с улицы. Слышался лай собак, иногда удавалось уловить отдаленный шум быстро едущей большегрузной машины или трактора – где-то неподалеку пролегала трасса, вероятнее всего, та самая, по которой я много раз ездил из Ингушетии в Грозный. Отчетливо слышал голоса детей, а через пару минут они стихали – беспечная детвора, резвясь, пробегала мимо нашей темницы. Похоже, нас удерживали где-то на окраине или на малозаселенной улице села.

Спустя некоторое время я почувствовал резкий запах анаши. Дурман тянулся из-за двери, откуда изредка доносились приглушенные голоса и еле сдерживаемый смех наших охранников. Видимо, наша стража никак не могла без этого, если позволяла себе обкуриваться даже на посту.

Память репортера похожа на расцарапанный файл со старыми, хаотично перемешанными клипами; случайные «клики» оживляют воспоминания – собственные и чужие…

Я вспомнил, как последний раз в Чечне чувствовал этот запах. Это было весной 1996 года на одном из блокпостов российских войск у въезда в Грозный. Командировка выпала на очередной период ужесточения пропускного режима в город, и мне пришлось пустить в ход испытанный многими метод проезда в таких случаях. Соблюдая негласную очередь из местных жителей, я подошел к беспогонному командиру[1] поста и, представившись, сказал, что нам бы, несмотря ни на что, надо побыстрее проехать в город. Командир медленно отвел меня к небольшому железобетонному бастиону, выстроенному прямо на дороге, и приветливым, слегка заторможенным жестом дал понять, что готов выслушать мои аргументы. Они, в общем, сводились к одному: негоже требовать слишком много за пропуск журналистской машины.

Цена взятки зависела от жесткости пропускного режима в данный период и от жадности самого командира поста. Иногда приходилось выкладывать до 500 000 (по нынешнему – 500, без учета инфляции, естественно) рублей. В тот раз командир удовлетворился двумястами тысячами.

Пока мы стояли и договаривались у входа в бетонное укрепление блокпоста, изнутри шел отчетливый запах шмали. Самому странно улыбчивому командиру было наплевать, заметит ли кто-нибудь этот запах. Ему вообще все было по барабану – казалось, он не стоял на посту, а витал над ним…