Тая расслабилась и засмеялась.

– Ну ты даешь. Я бы ни за что так красиво не придумала…

* * *

– Пошли на пятачок.

Ожидая Люсю, расчесывающую волосы, Тая вертелась вокруг одного из столбиков крыльца подобно танцовщице у пилона.

– Кажется, ты похудела.

– Да? – делано удивилась Тая.

Порыв ветра надул на ней длинную юбку, солнечный свет пробился сквозь легкую алую ткань – будто внутри фонарика желаний возникли очертания стройных ног девушки.

– У тебя шикарная фигура…

Тая погасила довольный блеск в глазах. Промолчала – приняла комплимент как должное.

Если бы Люся только знала, чего тебе это стоило.

У подруг имелось любимое место в лесу – пятачок, так они называли его. На пригорке, окруженном рвами времен Отечественной войны, заросшими вереском, брусничником, толокнянкой, стояло удивительное дерево – очень старая, в два обхвата, сосна. Торчащие из земли могучие корни лежали кругом, точно выползшие погреться на солнце змеи. А нижняя часть ствола, практически лишенная коры, гладкая как камень, темно-серая, отшлифованная временем и всеми теми, кто приходил сюда, гладил ее и скоблил от нечего делать, имела выпуклое утолщение, своей формой поразительно точно повторяющее женскую грудь, на нем даже был «сосок» – зачаток наметившейся, но не выросшей в том месте ветви.

Тая и Люся проходили по главной улице через садоводство, выросшее на лесистом холме, точно семейство опят на пне, огибали шлагбаум на въезде, пересекали шоссе; в молчании, будто могилу, обходили автобусную остановку с выгоревшей на солнце надписью-граффити «Я люблю Захара М.», спускались и шли вдоль залива по двухколейной, когда-то проделанной трактором дороге, у самого берега – сухой и пыльной, а дальше, в бору, изрытой корнями, усыпанной прошлогодней мягкой бурой хвоей. Прогулка служила поводом остаться вдвоем. Фраза «идем на пятачок» давно превратилась в позывной – когда одна из подруг произносила ее, другая только кивала: поняла, мол, есть разговор.

Тая присела на толстый корень и приветственно провела ладонью по могучему стволу сосны с «грудью».

Люся устроилась рядом и принялась поправлять кремовую розочку, устроенную в треугольном вырезе майки.

– Живая? Я не обратила внимания. Думала, брошка. В вашем саду таких вроде нет.

– Это мне принесли.

– Кто? Захар?

– Да… С братом заходил. На пару минут.

– Розочки дарит! Он на тебя глаз положил, говорю же.

– Не, брось… Они всем соседкам такие розочки выдали. И Нюре с Оксаной тоже. Ездили с утра куда-то на машине и нарвали.

– А мне не подарил. – Тая поджала губы. – Я для него особенная. Неприкасаемая. Других девчонок он и посмешит, и пощекочет, а ко мне на выстрел не подойдет.

– Ты сама себя так ведешь, что к тебе подходить не хочется. Будь я Захаром, не подошла бы. Со стороны виднее. Ты откровенно его игноришь в компании, на все его реплики, обращенные к тебе, отвечаешь односложно или вовсе как-нибудь странно. Вот хотя бы вчера. Ну не хотела ты показывать блокнот, дело хозяйское. Только огрызаться зачем? Может, твои рисунки ему интересны. Захар даже в лице переменился, так ты его отшила.

– Ему все равно. Его не моя реакция огорчила, а то, что он не получил чего хотел. Красивые парни острее реагируют на обломы.

– Он мне сам сказал сегодня, когда я спросила, есть ли для тебя розочка: «Я бы принес, да она мне ладно спасибо не скажет, так ведь еще рожу скривит, точно я ей говно на лопате сунул». Твое поведение выглядит так неестественно! Пожалуй, даже напоминает издевательство.

– Ну и прекрасно! – Тая ехидно наморщила нос. – Пусть думает, что у меня все прошло. Что мне уже пофиг. И все остальные пусть тоже так думают. Пусть поскорее забудут. Нет ничего хуже, чем ловить на себе злорадно-жалостливые взгляды «она в него влюблена, а ему плевать, ах, бедняжечка…».

В устремленном на подругу взгляде Люси читалось искреннее сочувствие. Тая отвернулась, пытаясь одолеть знакомые «иголочки» в носу.

– Я ненавижу жалость, – сдавленно произнесла она. – Когда жалеешь, всегда мысленно ставишь себя выше, а когда жалеют тебя, то, даже если до этого ты крепился, нестерпимо хочется плакать. Жалость делает акцент на слабости. Она убеждает в ней и не помогает, а еще больше затягивает в безнадежность. Потому, прошу тебя, не жалей. Никогда и никого. Это жестоко.

Перестав моргать, Тая сканировала взглядом густой штрихкод далеких стволов – пусть успевшие выступить слезы высохнут до того, как их заметят.

Вдруг нечто бесшумно проскользнуло мимо.

– Белка! – воскликнула Люся. – Смотри! Смотри!

Юркий зверек стрелой взлетел по золотисто-медному стволу сосны почти до самой вершины. Некоторое время девчонки сидели с поднятыми головами, высматривая его среди длинной голубоватой хвои.

Люся достала из кармана «Сникерс», принялась растягивать пальцами края упаковки, чтобы ее открыть.

Тая плавила лакомство неподвижным взглядом.

– Хочешь? – спросила Люся, освободив от упаковки соблазнительно подтаявший толстенький шоколадный брусок.

– Нет, – быстро ответила Тая, отрезав себя этим коротким словом от возможного соблазна.

– Хорошо тебе, – жуя, прокомментировала Люся, – у тебя сила воли. А у меня – ляжки.

Она ущипнула себя за сочную загорелую мякоть бедра. Потом шлепнула в шутку. Здоровая девичья плоть заколыхалась.

Тая молчала, разглядывая на кончике пальца свежую каплю смолы, прозрачную, как желтое стеклышко.

Сила воли… Эх…

Майя Плисецкая говорила: женщина один раз в жизни делает выбор, вкусно есть или хорошо выглядеть.

А ты все никак не определишься.

– Расскажи, как у тебя получилось похудеть? Ты считаешь калории? Или ешь только определенные продукты? Ты совсем не ешь сладости?

– Я мало ем, – уклончиво ответила Тая.

– Ну сколько примерно?

– Да не знаю я! Глупые вопросы ты задаешь!

– Не сердись. Я же ничего такого не имела в виду… Просто хотела узнать. Может, мне тоже…

Тая устыдилась своей вспышки. Подруга ведь не виновата; как и все прочие – родители, одноклассники, шапочные знакомые, которые походя замечали перемены во внешности Таи, – Люся заговорила о еде и диетах не со зла, а потому что не знает.

Ноябрь

Раздача передач. Обычно это происходит через час-другой после обеда – вроде как полдник. Царица-нянька ставит на стол пухлый пакет. Запускает туда свою надувную руку, добывает «Сникерс».

– Твое, – протягивает Наташке.

Наташка мотает головой – не буду, мол.

Светка за нее объясняет:

– Она же беременная. А «Сникерс» вредный. Ей вредное нельзя.

Светка деловито накрывает «Сникерс» ладонью.

– Куда? На место положь! – рычит нянька.

Ире Мальцевой достаются кефирчик «Тёма» и упаковка печенья. Она пододвигает их к себе обеими руками, но в умных карих глазах – никакого энтузиазма. Мальцева же не ест.

Буйная Ленка получает слойку с джемом и апельсин.

Светка – яблоко. Она торжественно меняется передачами