мусор: листочки, хвоинки; катала пальцами ягоды по ладони, сталкивая вниз сухие, раздавленные; годные – пересыпала в миску.

– Я ведь ему все равно безразлична, – продолжала Тая, – у меня нет шансов, так пусть хоть одна из нас будет счастлива, незачем тебе отказываться от предлагаемого самой судьбой!

– Ты думаешь, я смогу быть счастливой? – подняв глаза, спросила Люся. – Ты бы разве смогла?

– Но я ведь сама тебя прошу.

– Ты будешь страдать…

– Вот не надо решать за меня, ладно? Если я тебе предлагаю, значит, я подумала о последствиях и сочла этот вариант приемлемым для себя. Я снимаю с тебя ответственность за мою боль или не-боль.

– Что, если как-то избежать боли? – робко произнесла Люся. – Можно ведь…

– Нельзя, – оборвала ее Тая. – Боль – данность сансары. Не будет страдать ни одна из нас – будет страдать Захар, что ему не быть со своей любимой. Я лично желаю видеть его счастливым. А ты?

– Я бы хотела, чтобы всем было хорошо.

Тая рассмеялась, с размаху откинув назад волосы.

– А при коммунизме… всем будет хорошо, – изрекла она строчку, не раз слышанную из гулкого чрева папиного гаража. – Коммунизм – это утопия, детка. Всегда один получает то, что было отнято у другого. Можешь ты просто честно ответить мне на вопрос? Ты хочешь с ним встречаться?

Люся молчала, уронив на колени окрашенные черничным соком руки. Она не знала ответа. Она не была уверена. И снова не могла понять: это вина лишала ее уверенности или Захар просто недостаточно ей нравился.

Теперь каждый разговор между подругами, самый отвлеченный, коротенький, рано или поздно вливался ручейком в большую реку – в разговор «о нем».

Они научились «о нем» молчать.

«О нем» дышать, смотреть, улыбаться.

Перед купанием в заливе убирали волосы наверх, закручивали, подкалывали – выпавшие пряди, намокая, становились похожи на острую темную траву.

Апельсиновое варенье заката выкипало из стального ковша залива, тонкими струйками текло между стволами сосен.

Касаясь пакета «Пятерочка», который несла Люся, сухо шуршали ленточки высокой травы по краям узкой поднимающейся в горку тропы; мерно пощелкивали, ударяясь о пятки, задники ее шлепанцев. Тае были приятны эти звуки. Она чувствовала сладостное утомление от купания, прохладу мок– рых завязок на шее, мягкое прикосновение теплого ветра к открытой спине. Взгляд ее лениво плыл за оранжевыми облаками, крадущимися по краю неба, за птицами, скользящими над водой.

– Какие люди!

Захар шел вниз по тропинке, по которой поднимались они. Стоп. Тут не разойтись без случайного прикосновения, обжигающего, точно к железу на солнцепеке, скупого, жалкого, желанного и ненавистного.

«Такие вещи надо предвидеть».

«Куда деться теперь?»

«Некуда деваться».

Люся шла первая, Тая позади.

Захар остановился и, дождавшись девушку, выхватил у нее пакет «Пятерочка».

– Давай понесу.

– Не надо, – робко попыталась она протестовать, – он легкий, там полотенце.

– Ну и что! Давай.

Люся не отпускала пакет, Захар нагло тянул его на себя.

– Дай, тебе говорю!

Вырвав наконец пакет, он развернулся и пошел по тропинке наверх так спокойно и деловито, точно вниз и не собирался.

Люся засеменила следом, розовея от шутливой борьбы и девичьего радостного стыда.

Тая тащилась последней, намеренно отстав на несколько шагов. Руку оттягивал пакет с мокрым комком невыносимо тяжелого полотенца.

Глупое происшествие выросло в разговор, едва подруги остались наедине. Разговоры поднимались деревьями, деревья ветвились – не счесть ветвей, веточек, прутиков…

– Видишь, как он о тебе заботится.

– Не забота это, кривляние одно.

– Пусть так. Но он в это кривляние, как ты говоришь, вкладывает большое обещание. Он как бы говорит: обрати на меня внимание, я буду тебя на руках носить, я не позволю на тебя пылинке упасть, и «ничего тяжелее букета роз» ты поднимать не будешь, если станешь моей подругой.

Тая раскладывала на досках пасьянсы, строгала карманным ножиком обрубок ольхи – вырезала из разветвления сердечко, рисовала в блокноте, попутно уговаривая Люсю уступить не прекращавшему свое наступление Захару. На плотной бумаге возникали мрачные улицы с искаженной перспективой, зловещие спирали из переплетенных голых человеческих тел, деревья с глазами, невиданные существа: кошки-цветы, книги-птицы… Тая рисовала непрерывно, с нажимом обводила контуры предметов, монотонно штриховала тени хищно наточенным грифелем, смягчала их, размазывая пальцем, или углубляла новой штриховкой – в набор этих повторяющихся действий неосознанно вкладывала она владевшее ею напряжение.

– Красиво, – выдыхала Люся, – мне бы так.

– Эх. А может, махнемся? Ты станешь мной, а я тобой?

Люся растерянно улыбалась, Тая возвращала взгляд рисунку.

«Да. Она права. Ты талантливая. Ты яркая. Ты просто классная! Да и фигура у тебя лучше. Пусть она тебе завидует. Хоть в чем-то. Ведь ты ей тоже завидуешь».

«А Захар?»

«Что Захар? Нашла, блин, эксперта. Он просто тебя недооценил».

Удобная мысль. Как платье-трансформер. Можно завязать широкие хвостики в зависимости от ситуации.

Чтобы не чувствовать боли.

Чтобы не сходить с ума.

Тая находила все больше доказательств серьезных чувств Захара к Люсе. Доказательств прямых и косвенных. Спорных и неопровержимых. Странных и обыденных.

Она не упускала ни одного взгляда Захара в сторону подруги, ни одного слова, жеста, шутки. И всякому знаку приписывалось значение. Всякому слову – тайный смысл. Всякой шутке – второе дно.

Воображение Таи, в котором уживались кошки-цветы с персонажами «Идиота», религия с мистикой, передачи о паранормальных явлениях с учебниками физики, рисовало ей нить судьбы, связавшую навек Люсю и Захара.

Нить незримую.

Людям неподвластную…

…ибо ангелами измышленную.

Чем больше страданий причиняла ей мысль о нити и ангелах, тем более очевидной становилась. Тая искала и находила связи между терзавшими ее смутными образами и реальностью, явные и неявные; она начала внимательно прислушиваться к разговорам ребят, хотя прежде презирала сплетни.

– Захар ходит молчаливый и странный, – говорит Нюра.

– Как будто у него какой-то облом, – прибавляет Оксана.

– Мы с ним хотим пару раз сходить грузчиками в магазин, – говорит Серега.

– Они там разве нужны? Магазин-то маленький.

– Иногда, когда поставка.

По хорошенькому личику Оксаны бродят призраки размышлений.

– Захар – и вдруг грузчиком? Странно.

– Он хочет купить кое-кому подарок, – говорит Серега.

Догадка пронзает Таю. Карандаш воображения мигом пробегает по всем контурам. Добавляет штриховки, теней. Черно-белое небытие собирается в фигуры: юноша и девушка, худенькие, как два деревца; склонив голову, он надевает ей на палец колечко.

Боже мой!..

Изображение трескается, разрывается, разлетается обрывками; они кружатся, опадая.

Ангельская нить…

…людям неподвластная.

* * *

Песчаная коса стекала в залив оплывающим воском.

Сосны, валуны в человеческий рост. Желтые струйки пляжа. Дорогое кафе «Фантазия» для туристов.

Можно посидеть на широких деревянных перилах, полюбоваться с высоты мятым атласом ветреного залива. Побродить по песку, попрыгать