– Мертв, – констатировал он. – Мы ничего не можем сделать.

Мы молча стояли около него на коленях. Казалось, что мы молимся… и я бы помолилась, только нужные слова все не шли на ум. Вскоре выглянуло солнце, и вся ситуация внезапно стала какой-то нереальной, будто нас двоих фотографируют на цветную пленку. Все вокруг заиграло красками, приобрело четкие контуры. А песчинки в волосах Рональда засверкали тысячей огоньков.

– Нужно позвать на помощь, позвонить в полицию, – сказал мистер Грегори. – Вы подождете здесь? Я ненадолго. Или, если хотите, можете пойти со мной. Хотя мне кажется, лучше кому-то из нас остаться.

– Хорошо, – ответила я. – На машине быстрее. Я подожду.

Он торопливо направился в сторону озера, насколько позволял покрытый галькой берег, потом свернул за уступ и исчез из виду. Минуту спустя до меня донесся звук отъезжающего автомобиля. Мистер Грегори поехал к колледжу.

Я опустилась на песок неподалеку от тела и уселась на камни, поерзав, чтобы устроиться поудобнее. После ночного дождя галька под верхним слоем была влажная, и холодная сырость легко проникла через хлопковую ткань моих широких брюк. Я сидела, обхватив руками колени, разглядывала море. И впервые за многие годы вспомнила про Майка. Он погиб в аварии: мотоцикл занесло, и он съехал с шоссе прямо в дерево. Не прошло и двух недель, как мы вернулись домой после медового месяца. Не прошло и года, как мы познакомились. Его смерть потрясла меня, я не могла в это поверить, но скорби не было. Тогда казалось, что я чувствую скорбь, но сейчас я знаю это чувство лучше. Я была влюблена в Майка, но не любила его. Настоящее чувство приходит, когда живешь вместе, заботишься друг о друге, а у нас на это не хватило времени. После его смерти я знала, что я – Маргарет Манро, вдова. А ощущала себя Маргарет Паркер, незамужней женщиной двадцати одного года, недавно получившей квалификацию медсестры. Моя беременность тоже казалась чем-то нереальным. А родившийся ребенок будто не имел никакого отношения ни к Майку, ни к нашей короткой совместной жизни, ни ко мне. Осознание пришло позже и, возможно, оттого получилось более ясным. Когда умер Чарли, я оплакивала их обоих, но лицо Майка все равно предстает передо мной лишь в неясных очертаниях.

Я отдавала себе отчет, что где-то за мной лежит тело Рональда, но сидеть не совсем рядом с ним было легче. Порой люди, которые присматривают за мертвыми, находят их соседство приятным, но мне так не показалось, во всяком случае, не с Рональдом.

А я грустила. Не об этом бедном мальчике, не о Чарли, не о Майке и даже не о себе самой. Это была какая-то вселенская печаль, пропитавшая все вокруг: свежий ветерок на щеке, небо, по которому, не торопясь кучками двигались облака. Печаль читалась и в синеве, и в самом море. Я размышляла о тех, кто жил и умирал на этом берегу, о костях, что лежат на огромных церковных кладбищах глубоко под водой. Когда-то жизнь этих людей имела смысл для них самих и для тех, кому они были небезразличны, но теперь они мертвы, и создается ощущение, словно они никогда и не жили.

Через сотню лет никто не вспомнит ни Чарли, ни Майка, ни меня. Наша жизнь – пустяк, всего лишь песчинка. Все мысли улетучились, исчезла даже грусть. Я всматривалась в море, понимая, насколько все тленно. Нам дано только настоящее, не важно, испытывает ли оно наше терпение или приносит удовольствие. И я успокоилась.

Послышался громкий хруст гальки, и рядом со мной оказались три фигуры. Видимо, я впала в своего рода транс, потому что не сразу их заметила. Отец Себастьян, плотно укутавшийся от ветра в черный плащ, и мистер Грегори устало шли рядом, понурив головы, но решительно, словно маршировали. Отец Мартин держался немного сзади, он шагал немного неуверенно, так как идти по гальке было трудно. Мне пришла в голову мысль, что правильнее было бы его подождать. Я смутилась от того, что меня обнаружили сидящей, и вскочила.

– С вами все в порядке, Маргарет? – спросил отец Себастьян.

– Да, отец, – ответила я, затем отступила в сторону, и все трое приблизились к телу.

Перекрестившись, отец Себастьян произнес:

– Катастрофа.

Даже тогда мне показалось, что это странное слово, и я поняла: он думал не только о Рональде Тривзе. Он думал о колледже.

Отец Себастьян, наклонившись, положил руку на тыльную сторону шеи Рональда. А отец Грегори довольно резко заметил:

– Понятно, что он мертв. Давайте не будем больше трогать тело.

Отец Мартин стоял немного в сторонке, и я заметила, как шевелятся его губы. Думаю, он молился.

Отец Себастьян сказал:

– Грегори, ты не возражаешь вернуться в колледж и подождать полицию? Мы с отцом Мартином останемся здесь. Маргарет лучше пойти с тобой. Такой удар для нее. Отведи ее к миссис Пилбим, если не сложно, и объясни, что произошло. Миссис Пилбим приготовит чаю и присмотрит за ней. Пока я не сделаю заявление, никто не должен говорить ни слова. Если полиция захочет побеседовать с Маргарет, они могут сделать это немного позже.

Забавно, но я даже слегка обиделась, что он обращался к мистеру Грегори, будто меня нет рядом. И я не горела желанием оказаться в гостях у Руби Пилбим. Мне нравится Руби, ей всегда удается быть исключительно любезной, но при этом без тени назойливости. Просто мне хотелось попасть домой.

Отец Себастьян поднялся на ноги и положил руку мне на плечо со словами:

– Маргарет, вы повели себя чрезвычайно мужественно, спасибо вам. Отправляйтесь с мистером Грегори, а я загляну к вам немного позже. Мы с отцом Мартином останемся с Рональдом.

Он впервые произнес имя мальчика.

Мы с мистером Грегори несколько минут ехали в полном молчании, а потом он сказал:

– Очень необычная смерть. Интересно, что установит коронер, да и полиция, если на то пошло.

– Понятно, что это несчастный случай, – сказала я.

– А вы не считаете, что это необычный несчастный случай? Ведь вы уже видели трупы, – сказал он, не дождавшись от меня ответа. – Вам к смерти не привыкать.

– Я медсестра, мистер Грегори.

Я вспомнила первого мертвого человека в своей жизни. Много лет прошло с тех пор, как я – восемнадцатилетняя практикантка – впервые готовила к погребению мертвеца. В те времена медсестринское дело было несколько иным. Мы сами готовили тела к погребению и делали это с глубоким почтением, молча, не на виду. Моя первая старшая медсестра собирала нас помолиться, перед тем как начать. Она объясняла нам, что это последняя услуга, которую мы можем оказать своим пациентам. Но я не собиралась рассказывать об этом мистеру Грегори.

– Когда смотришь на мертвое тело, кто бы это ни был, еще раз, что отрадно, убеждаешься: может, мы и живем как люди, но умираем как животные. Лично мне от этого легче. Идея загробной жизни вселяет ужас, – произнес он.