– Но ведь собор состоял из людей. Влиятельных людей. Они внесли в него свои личные тайные планы, свои предрассудки, элемент конкуренции. Весь вопрос, по сути, упирается во власть: кто ею обладает, а кто уступает. Вы достаточно заседали в различных комиссиях и знаете, как там все устроено. Хоть раз встречали того, кого вела рука Божья?

– Надо признать, в рабочих группах министерства внутренних дел таких нет, – заметил Дэлглиш. А потом добавил: – Хотите написать архиепископу? Или, может, сразу папе?

Сэр Элред метнул в него подозрительный взгляд, но, очевидно, решил, что если его подкололи, то следует подыграть.

– Слишком занят, – ответил он. – И это уже не совсем моя епархия. Хотя интересно. Так, по-вашему, полиции пришло бы это в голову? Дайте знать, если обнаружите что-либо в Святом Ансельме. Меня не будет в стране десять дней, но время терпит. Если это убийство, я пойму, что делать дальше. Если это самоубийство…

Он кивнул и неожиданно засунул голову обратно в машину, сказав водителю:

– Норрис, назад в офис.

Машина плавно отъехала, а Дэлглиш еще несколько секунд изумленно смотрел ей вслед.

Казалось, мотивы сэра Элреда лежат на поверхности. На самом деле это слишком самоуверенная, пожалуй, даже дерзкая оценка. Он был отнюдь не так прост: эдакий коктейль наивности и проницательности, заносчивости и неутомимой любознательности, которая, случайно натолкнувшись на предмет, незамедлительно обращала на него личный интерес хозяина. Дэлглиш все еще не мог прийти в себя. Вердикт, который вынесли по делу Рональда Тривза, хотя и удивительный, по крайней мере был милосердным. Что заставляло сэра Элреда настаивать на дальнейшем расследовании: отцовская забота или нечто более интригующее?

Коммандер вернулся на шестой этаж. Харкнес смотрел в окно.

– Незаурядный человек. Еще что-нибудь сказал? – не поворачиваясь, произнес он.

– Да так. Хочет переписать символ веры.

– Бред какой-то.

– Быть может, это менее пагубно для человечества, чем то, чем он обычно занимается.

– Я говорю о предложении привлечь к расследованию старшего офицера и возобновить дело о смерти его сына. Он же не оставит нас в покое. Ну что, начнешь дело в Суффолке, или мне взять это на себя?

– Чем меньше внимания мы привлечем, тем лучше. В прошлом году туда на должность заместителя комиссара перевелся Питер Джексон. Переговорю с ним. И я не чужой в Святом Ансельме: в детстве трижды проводил там лето. Персонал наверняка сменился, но, учитывая обстоятельства, лучше поеду я. Это будет выглядеть более-менее естественно.

– Вы так считаете? Может, они и живут вдалеке от цивилизации, однако вряд ли столь наивны. Начальник из столичной полиции интересуется смертью студента, произошедшей в результате несчастного случая. Хотя… выбора у нас маловато. Послать парочку сержантов, чтобы вынюхивать что-то на чужой территории, – тоже не вариант. Но если окажется не все чисто, Суффолку придется взять следствие на себя, нравится это Тривзу или нет. Пусть даже не мечтает сохранить расследование в тайне. Это убийство, и когда дело становится достоянием общественности, мы все попадаем в равные условия. Даже Тривз не сможет изменить положение вещей ради собственного удобства. Хотя странно, правда? Странно, что он так беспокоится, сам поднял шум. Если хочет, чтобы пресса оставалась в неведении, зачем ворошить прошлое? Зачем так серьезно относиться к анонимке? Ему скорей всего постоянно приходят письма от всяких психов. Логичнее было бы выкинуть его в мусорное ведро.

Дэлглиш хранил молчание. Ему не казалось, что письмо отправил безумец, каким бы ни был мотив. Харкнес подошел еще ближе к окну и, ссутулившись, застыл, глядя на улицу, как будто привычный вид на башни и шпили внезапно стал для него необыкновенно интересным.

– И ведь не выказал ни капли жалости, – не поворачиваясь, сказал он. – А для него это было, скорее всего, непросто… Мальчика усыновили – видимо, Тривз с женой решили, что не могут иметь детей. А потом – раз, и беременность, и рождается собственный сын. Подлинный товар, твоя плоть и кровь, а не ребенок, подобранный управлением соцобеспечения. Я уже с таким сталкивался. Приемный ребенок всегда чувствует, что попал в семью обманным путем.

В словах Харкнеса слышалась еле сдерживаемая горячность. Возникла пауза, а потом Дэлглиш сказал:

– Возможно, причина в этом. Или в этом, или в чувстве вины. Он не смог полюбить мальчика, когда тот был жив, он не находит в себе душевных сил горевать, когда тот умер, но он может позаботиться о том, чтобы свершилось правосудие.

– А зачем мертвецам правосудие? – развернувшись, бросил Харкнес. – Лучше добиваться его для живых. Хотя, возможно, ты и прав. В общем, делай, что в твоих силах, а я доложу обстановку комиссару полиции.

Они с Дэлглишем уже восемь лет были на ты, но он все равно произнес это так, будто пробурчал «можете идти» простому сержанту.

3

Пакет документов для встречи с министром с дополнениями, оформленными в виде таблицы, уже лежал на столе. Личный секретарь, как всегда, оказался на высоте. Дэлглиш сложил бумаги в портфель и стал спускаться на лифте, выкинув из головы текущие проблемы и позволив мыслям свободно улететь на продуваемый ветрами берег озера Балларда.

Наконец-то он возвращается. Когда-то на побережье Восточной Англии жила его тетя – сначала в маленьком домике, а затем на перестроенной мельнице, и, навещая ее, он легко мог заехать в колледж Святого Ансельма. Может, он интуитивно не хотел разочароваться, понимая в душе, что в любимое место всегда возвращаешься отягощенный печальным осознанием прожитых лет? А сейчас он возвратится как посторонний. Когда он приезжал в колледж в последний раз, там служил отец Мартин; впрочем, ему уже лет восемьдесят, наверняка давно на пенсии. Он привезет в Святой Ансельм лишь неразделенные воспоминания. Приедет как незваный гость, как офицер полиции, чтобы вновь открыть дело, имея на то лишь слабое основание, дело, которое, скорее всего, принесет персоналу Святого Ансельма несчастье, поставит их в затруднительное положение, дело, которое служители колледжа надеялись оставить в прошлом. Но он все-таки возвращался и, сам того не ожидая, вдруг обрадовался подобной перспективе.

Он прошел, даже не заметив, эти формальные полмили между Бродвеем и Парламентской площадью, а перед мысленным взором разворачивался иной, куда более мирный пейзаж: рыхлые песчаные утесы, осыпающиеся на изрытый дождем пляж, дубовые волнорезы, наполовину разрушенные многолетними приливами и отливами, но все еще не поддающиеся натиску моря, гравийная дорога, когда-то пробегавшая в миле от берега, а теперь проходящая в опасной близости от края утесов. И, конечно, сам колледж Святого Ансельма, две потрескавшиеся башни эпохи Тюдоров, обрамляющие передний двор, дубовая дверь, обитая железом, и в задней части большого кирпично-каменного особняка в викторианском стиле изящные крытые галереи, окружавшие западный двор: северная вела прямо к средневековой церкви. Для защиты от ветра, который не покидал эти берега, студенты носили сутаны и коричневые шерстяные плащи с капюшонами. Дэлглиш воскресил в памяти, как, облаченные для вечерни в стихари, они сидели в церкви, вдохнул благоухающий ладаном воздух, увидел алтарь, на котором свечей было больше, чем его отец – англиканский священник – посчитал бы пристойным, а над алтарем – картину Рогира ван дер Вейдена, изображавшую Святое семейство. Интересно, она еще там? И осталось ли в колледже более тайное, более загадочное и более ревностно охраняемое имущество – спрятанный древний папирус Ансельма?