— Знаешь, кто напоминает мне Скруджа? — вывел ее из задумчивости голос Жюль. — Николас Коллингсуорт.

— Николас? — Лиззи сдвинула брови, стараясь не замечать, как забилось у нее сердце при одном упоминании этого имени. — Что за немыслимые вещи ты говоришь! Он ни капельки не похож на Скруджа. Такой добрый, такой великодушный и… и…

Он такой непреклонный и суровый… и мрачный, ужасно серьезный, совсем невеселый, — заявила Жюль. — Единственное его достоинство заключается в том, что он дьявольски красив.

—Жюль!

Но Жюль продолжала тараторить, не обращая внимания на слова сестры:

— Мне безразлично, каким ты его считаешь, он похож, похож, ужасно похож на Скруджа в молодости[2]. Я просто не понимаю, почему Джонатон и Чарлз так с ним дружат. У них обоих нет с ним ничего общего.

— Они дружат уже много лет, и Николасу повезло, что у него друзья, настроенные не столь критически, как ты, — съязвила Лиззи. — Не забывай, кстати, что жизнь у него далеко не такая приятная, как у нас.

— Да, да, я знаю, он сирота и все такое, — снова зачастила Жюль, удобнее устраиваясь в кресле. — Мой характер и вправду нуждается в исправлении, но вообще-то говоря, человек должен хотя бы изредка улыбаться.

— Он улыбается достаточно часто, — возразила Лиззи, стараясь убедить скорее самое себя, а не сестру, ибо Николас и в самом деле редко улыбался, но тем больше радости доставляла эта редкость.

Николас Коллингсуорт приобщился к их кругу, пожалуй, уже больше десяти лет назад, когда умерли его родители. Осиротевший мальчик поселился у своего дяди-холостяка, графа Торнкрофта, который был давним другом родителей Лиззи, герцога и герцогини Роксборо. Джонатон и Чарлз сразу приняли Николаса как друга, трио стало неразлучным. Мальчики вместе учились и проводили каникулы в одном из трех фамильных имений. Николас был более замкнутым, чем Джонатон и Чарлз, и Лиззи уделяла ему гораздо меньше внимания, чем кому-либо из друзей брата. Николас, как и Чарлз, просто постоянно присутствовал в ее жизни, но в отличие от Чарлза мало значил в ее глазах.

Три года назад Николас и его дядя отправились в большое путешествие — не только по Европе, но по всему миру. Граф вернулся из этого кругосветного вояжа, не изменившись ни на йоту: остался таким же веселым и милым, как всегда, разве что несколько постарел. Что касается Николаса, с ним произошла большая перемена.

Юноша, на которого Лиззи почти не обращала внимания, превратился в молодого мужчину, всецело завладевшего ее мыслями.

Он выглядел сильным, мужественно-красивым, даже загадочным. Подбородок его приобрел твердые очертания, взгляд стал пристальным и проницательным. Он, казалось, обособился от других, более того — как бы обособился от действительности, его окружающей, сделался скорее наблюдателем, нежели участником событий, и вид у него был, как верно отмечала Жюль, мрачный и серьезный. Однако сдержанность его и отстраненность порождены были благородным честолюбием. Лиззи до сих пор не встречала человека такого честолюбивого и целеустремленного, как Николас Коллингсуорт.

Николас являлся единственным наследником состояния и титула своего дяди и, казалось бы, не нуждался в большем, однако он твердо решил приобрести собственное состояние. Джонатон объяснил Лиззи, что для Николаса это вопрос чести и гордости. Он хотел компенсировать ошибки и неудачи своего отца, который тоже хотел приобрести собственное состояние, но был слишком доверчив и наивен, почему и терпел неудачи во всех своих начинаниях.

С той самой минуты, как Лиззи увидела Николаса в новой ипостаси, ею овладело любопытство, вызванное желанием разгадать эту загадку. Вскоре после его возвращения в Лондон Лиззи нашла возможность остаться с ним наедине на террасе. Впервые за все время их знакомства они разговаривали не о друзьях, не о погоде и иных предметах обычного и скучного общения ради вежливости. Хорошо отработанное кокетливое поддразнивание Лиззи увяло под взглядом умных, спокойных глаз Николаса, и девушка сама не заметила, как стала расспрашивать его о совершенном путешествии и поделилась с ним своей завистью по поводу того, что ему, как мужчине, доступно многое, совершенно недоступное ей.

Он рассказывал ей о еще неизведанных странах, обладающих неисчерпаемыми ресурсами, говорил о том, что его восхищают полная радости жизнь Эффингтонов и взаимная привязанность всех членов этой семьи. Лиззи, в свой черед, поведала о своем желании сделать собственную жизнь содержательной и интересной. Николас в ответ сказал, что он хотел бы оставить свой след в этом мире, реализовать отпущенные ему природой способности и занять в жизни более серьезное положение, чем то, какое он занимает теперь.

Он разговаривал с ней так же, как разговаривал бы с ее братом или со своими друзьями. Так, словно бы она была для него не только хорошенькой, веселой и беззаботной белокурой девушкой с зелеными глазами и солидным приданым, но человеком умным и понимающим, достойным доверия. До сих пор ни один мужчина не говорил с Лиззи подобным образом.

А она до сих пор не знала мужчин, похожих на Николаса Коллингсуорта.

Их разговор на террасе породил те необычные чувства по отношению к Николасу, которые владели ею сейчас, и послужил началом дружбы, не менее необычной. Чем далее, тем охотнее искала она встреч с ним и понимала, что и он ищет этих встреч, чтобы продолжить долгие беседы об их жизни, об их будущем, их взглядах и эмоциях. Они говорили и об искусстве, о музыке, даже о политике и событиях мирового значения.

Разговоры их в присутствии других людей оставались по-прежнему незначительными. Бывало, они танцевали друг с другом — не более часто, чем Лиззи танцевала с любым другим молодым человеком. И если он во время вальса прижимал ее к себе чуть крепче, нежели другие, и произносил обычные любезности подчеркнутым тоном, понятным одной лишь ей, то знали об этом только они двое, Лиззи и Николас.

Ничего неуместного или слишком личного не происходило между ними на публике. Ни жеста, ни слова, по поводу которых кто бы то ни было мог выразительно приподнять бровь или посплетничать между делом. Но когда взгляды их встречались на расстоянии, сердце у Лиззи, казалось, готово было выскочить из груди, и она знала, вернее, чувствовала интуитивно, что Николас разделяет ее волнение.

Но в конце концов, и это, по-видимому, было неизбежно: встретившись на некоем приеме, оба смутились и стали запинаться в разговоре, словно бы опасаясь неожиданного, но закономерного взрыва долго сдерживаемых эмоций. Лиззи хотела бы высказать очень многое и многое услышать в ответ, однако слова не шли на язык ни ему, ни ей. Лиззи намеревалась уйти, но по неловкости столкнулась с Николасом и замерла на месте. Глаза их встретились и выразили взаимную тягу, желание близости и, может быть, даже любовь…