ее окружили,

Как в ночи борющиеся фигуры гигантские:

Боги, рожденные из Несознания смутного,

К усилию и боли божество пробуждали,

И в тени ее сердца пылающего

В мрачном центре ужасного спора,

Страж безутешной пучины,

Наследующий земного шара агонию долгую,

Каменно-неподвижная фигура богоподобной Боли высокой,

В Пространство остановившимися безучастными глазами таращилась,

Что видят пучины горя безвременные, но не цель жизни.

Уязвленный своей суровой божественностью,

К своему трону привязанный, он ждал, неуступчивый,

Ежедневного подношения ее непролитых слез.

Весь жестокий вопрос часов человека снова поднялся.

Страдания и желания жертва,

Которую земля предлагает Экстазу бессмертному,

Вновь началась под вечной Рукой.

Пробужденная, она сомкнутый марш мгновений терпела

И на этот зеленый улыбающийся мир опасный глядела,

И слышала крик живущих невежественный.

Среди тривиальных звуков, сцен не меняющихся

Ее душа поднялась, противостоя Року и Времени.

В себе неподвижная, она силу копила.

Это был день, когда должен умереть Сатьяван.

Конец песни первой

Песнь вторая

Предмет спора

Между тем, удалившись в поля тайные мысли,

Ее ум двигался в многообразном прошлом,

Что жило опять и видело своего конца приближение:

Умирая, оно нерушимо в ней жило;

Преходящее и исчезающее из глаз преходящих,

Невидимое, роковой призрак себя,

На своей фантомной груди оно несло будущее.

По тропинке пролетавших событий, назад далеко убегающей,

Двигался вспять поток упорных часов

И на берегу разлива мистического,

Населенного любимыми обликами, ныне больше не видимыми,

И тонкими образами вещей, что прошли,

Ее свидетельствующий дух, обозревая Время, стоял.

Все, на что она когда-то надеялась, о чем мечтала, что было,

Летело мимо нее на орлиных крыльях через небеса памяти.

Словно в многоцветном внутреннем рассвете пылающем

Ее жизни дороги широкие и сладкие тропы

Лежали, под ее солнечно-ясным запечатлевающим взглядом прочерченные

Из светлой страны дней ее детства

И голубых гор ее воспаряющей юности,

И райских рощ и павлиньих крыльев Любви

К радости, ухваченной под тенью рока безмолвной,

В повороте последнем, где состязались небеса с адом.

Двенадцать месяцев страстных вели в день судьбы.

Абсолютная сверхъестественная падает тьма

На человека порой, когда он приближается к Богу:

Час приходит, когда бессильны все средства Природы;

Из защищающего Неведения вытолкнутый

И отброшенный к своей обнаженной главной нужде,

Он, наконец, должен выбросить из себя свою душу поверхностную

И быть сущностью неприкрытой внутри:

Этот час теперь настал для Савитри.

Она точки достигла, где либо жизнь должна оказаться напрасной,

Либо, в ее нерожденном элементе разбуженная,

Ее воля должна отменить судьбу ее тела.

Ибо только нерожденного духа сила безвременная

Поднять может ярмо, навязанное рождением во Времени.

Только Сам, что строит эту фигуру себя,

Может стереть эту фиксированную бесконечную линию,

Что соединяет эти меняющиеся имена, эти несчетные жизни,

Эти забывчивые персональности новые

И хранит, все же, таящийся в наших сознательных актах

След старых забытых мыслей и дел,

Отвергнуть наследство наших похороненных самостей,

Обременительное наследование нашим исчезнувшим формам,

Допускаемое слепо душою и телом.

Эпизод в незапамятной повести,

Ее начало утеряно, ее мотив и фабула скрыты,

Жившая когда-то история создала и подготовила

Наш настоящий удел, ребенка прошлых энергий.

Фиксированность космических последовательностей,

Скрепленных скрытыми неизбежными звеньями,

Она должна разорвать, вытеснить своей души силой

Свое прошлое, преграду на дороге Бессмертного,

Сделать разрушенную почву и форму своей судьбой заново.

Разговор изначальных Богов,

Встречающих на границах неведомого,

Ее души спор с воплощенным Ничто

Должен быть выигран на фоне опасном, неясном:

Ее существо должно встать лицом к лицу со своей Причиной бесформенной,

Против вселенной положить на весы свою самость единственную.

На нагом пике, где Сам один на один с Ничто

И жизнь не имеет смысла, а любовь — места стоять,

Она должна защищать свое дело на краю угасания,

В пещере мира смертельной беспомощное требование жизни отстаивать

И доказать свое право быть и любить.

Изменена должна быть Природы экономика грубая;

Она должна завоевать освобождение от оков своего прошлого,

Страдания старый счет погасить,

Старый долг души из Времени вычеркнуть,

И избавиться от тяжелого рабства у Богов Кармы,

Непрощающего Закона медленной мести

И глубокой необходимости в боли всеобщей,

И тяжкой жертвы, и трагического следствия.

Из-за безвременного барьера она должна вырваться,

Своими глубинами мыслящими пропитать чудовищную тишину Пустоты,

Смотреть в одинокие глаза Смерти бессмертной

И своим нагим духом мерить ночь Бесконечности.

Великий и печальный момент был сейчас близко.

Войско в доспехах, марширующее к своему року,

Последние долгие дни прошли тяжкой поступью,

Долгие, но слишком быстро прошедшие, к концу слишком близкие.

Один среди множества возлюбленных лиц,

Знающий среди неведающих счастливых сердец,

Ее вооруженных дух наблюдал за часами,

Прислушиваясь к предвиденному ужасному шагу

В близкой красе дебрей безлюдных.

Боец на безмолвной страшной арене,

В мире неведающем, она стояла за мир:

Помощника у нее кроме Силы внутри не было;

Там не было земных глаз свидетельства;

Боги свыше, одна Природа внизу

Были зрителями этого могучего спора.

Вокруг нее были суровые в небо глядящие горы

И зеленый шепот глубокомысленных обширных лесов,

Свои приглушенные заклинания непрерывно бормочущих.

Густая, пышная, пестрая самозакутанная жизнь

Драпировалась в яркую монотонность изумрудную листьев

И пробивающимися лучами солнца и цветами веселыми

Окружала ее судьбы уединенную сцену.

Здесь должна она вырасти в своего духа фигуру:

Безмолвий титанических гений

В свое широкое одиночество душу ее погружающий,

Показал ей ее самости нагую реальность

И сочетал ее с ее окружением.

Его уединение возвеличило ее часы человеческие

Задним фоном вечного и уникального.

Сила непосредственной скромной потребности

Облегчила тяжелый каркас человеческих дней

И перегруженную массу его внешних нужд

До первого тонкого лоскута простых нужд животных,

И могучая дикость примитивной земли,

И раздумывающее множество терпеливых деревьев

И сапфирный досуг небес размышляющих,

И торжественный вес проходящих медленно месяцев

Оставили в ее глубине место для мысли и Бога.

Там был лучезарный пролог ее драмы.

Пятнышко для шага на землю вечности,

Установленное в монастырском стремлении лесов

И наблюдаемое устремленностью пиков,

Приближалось через золотое раскрытие во Времени,

Где слушающая тишина оставляла слово несказанное

И часы забывали пройти к перемене и горю.

Сюда со внезапностью прихода божественного,

Повторяя первого нисхождения чудо,

Изменяя к восторгу тупой земной круг,

Любовь пришла к ней, пряча тень, Смерть.

Легко в ней она нашла свой храм совершенный.

Впервые с тех пор, как рост к небесам земного создания начался,

На протяжении всего долгого испытания расы,

Никогда более редкое создание не несло ее луч,

Этот пылающий тест божества в наших частях,

Молнию с небес к нашим пучинам.

Все в