Несколько раз они кинулись было драться на казаков, но получив плетками по спинам притихли. На время. А через какое-то время до Ставрополя дошли новости, что весь наш полк погиб в горах.

Стоит ли говорить о настроениях, в которые погрузились оставшиеся казаки? Это были смешанные чувства скорби, опустошенности и вины. Каждый теперь уже не просто сожалел, что не ушел с полком, нет, теперь каждый просто ненавидел себя за то, что остался. Хотя нас никто не спрашивал. От депрессии, которая обязательно бы одолела каждого из нас, тогда спасло усиленное несение службы. Потонуть в своем горе нам мешало наведение порядка на городских улицах, обеспечения надзора, распорядка времени на тюремных постах и требования от всех соблюдения закона.

Не могу не упомянуть не просто о фактах уже прямого неповиновения нам, что в тюрьме, что в самом городе, а о самых настоящих издевательствах. Арестанты теперь уже в лицо нам смеялись над погибшими нашими товарищами.

«Вас тоже здесь скоро перебьют, вы все опричники, – неслось почти с каждой камеры, – думаете, будите безнаказанно над людьми издеваться? У нас друзья в городе. Скоро станут вас убивать. За все ответите».

Должен обмолвиться на счет того, в чем нас обвиняли, все больше и больше, как в тюрьме, так и за ее пределами. У нас строго действовало, еще со времен гарнизона, правило вести себя со всеми, будь то наглый арестант или пьяный уличный грубиян, вежливо. Сила применялась в исключительных случаях. При угрозе нападения на казака, при неподчинении требованиям. Прошу понять, исключительно законным. Или при совершении в эту самую минуту преступления. Все!

А каждый раз, когда она применялась, составлялся рапорт на имя начальника гарнизона. Каждый раз человек, к кому она была применяема, осматривался фельдшером. Теперь же о применении мы докладывали командиру полусотни сотнику Орищенко. А Иван Никанорович, как его звали, каждый раз тщательно в происшествии разбирался. Практически всегда ругал казаков, грозился к ним самим применить арест.

Но многим мы в городе стали мешать. Многих не устраивали порядки, введенные казаками с начала основания Крепости. Уже успело вырасти целое поколение тех, кто родился в Ставрополе от пришлых людей, но почему-то на полном серьезе считал город своим.

Ситуацию усугублял тот факт, что жен тех казаков, кто был женат, здесь не было. Они все остались в Казачьем краю. А жениться было категорически запрещено начальством. Считалось, что если в Ставрополе будут жена и дети казака, он потеряет сноровку, начнет думать уже не о службе, станет лениться в военных делах, будет отлынивать от походов, стараться не рисковать.

А главное, был один инцидент десять лет назад… Дело в том, что в наших краях есть Крепость Радужная. Так вот, ее казаки были на фронте в тот момент, когда противник обошел наши расположения с фланга и вышел к Радужной, где жили жены и дети казаков ее гарнизона. В самой же Крепости оставался один десяток.

Узнав об этом, казаки из Радужной бросили фронт, накануне наступления, оголив его большую часть, и понеслись в свою крепость спасать родню. В результате наступление провалилось, ушедших спешно заменили оставшимися, растянув силы и еле-еле вообще удержав те свои позиции, которые достались с большим трудом и потерями.

Тогда всю Радужную выселили обратно в Казачий край. А бросивших фронт отправили до конца их дней на каторгу. Гарнизон заменили. Со всех остальных крепостей убрали семейных, если они жили с семьями. Теперь казак приезжал на время своей действительной службы, которая длилась семь лет, служил, а затем возвращался домой. Офицеров старались заменять каждые лет пять-шесть.

Поэтому в Ставрополе не было наших потомков. Не было тех, кто по праву назвал бы город своим. Вместо них это делали дети забулдыг и проституток. Которые вели себя с каждым днем все более и более дерзко.

ПАДЕНИЕ НРАВОВ

В те первые недели после известия о гибели Второго Степного полка, даже произошло какое-то подобие бунта возле стен тюрьмы. Собралась большая пьяная толпа, требующая освободить некого арестанту Башку. Бунтовщики стали грязно ругаться в адрес казаков и кидать камни в уличные посты, размещенные на крыше тюрьмы.

Сотник Орищенко тщетно ждал помощи от жандармов. Хотя не заметить беспорядков, несколько часов происходящих практически в центре Ставрополя, они не могли. А когда казаки увидели, как жандармский патруль спокойно прошел не в далеке от тюрьмы мимо, достали ружья, вышли на крышу и дали один залп в небо. Затем навели дула на беснующуюся толпу и стали кричать, чтобы та расходилась. Сыпля проклятиями, осаждающие тюрьму подчинились.

В тот момент нам было уже нельзя ходить по городу с оружием. Даже с холодным. Максимум – с плеткой. Все наши ружья и сабли, по приказу губернатора, находились в оружейном арсенале тюрьмы. Из-за этого стали даже происходить стычки с горожанами, иногда в пьяном виде нападающих на идущего в форме казака в ночное время. Но эти происшествия жандармерия игнорировала. Никто в них не разбирался.

А когда толпа бесчинствовала возле тюрьмы, один казак, из отдыхающей смены, прибегал, как потом выяснилось, к начальнику жандармерии. Тот как раз собирался в парную. Даже не дослушав казака, он резко бросил что-то типа – «нет причин для беспокойства, разойдутся сами» и ушел с веником.

Наверное, стоит рассказать, кто такой этот Башка. В Ставрополе он появился недавно, но сразу привлек к себе внимание даже ленивой жандармерии. По кабакам часто слышались его крики о том, что царь про нас забыл. А потому мы сами вольны жить, как вздумается. И вообще, мы на ничейной земле. Поэтому общепринятому закону подчиняться не должны. Попы – «обманщики», а казаки «опричники» часто говорил он. И вокруг него всегда собиралось много пьяниц-бездельников, готовых внимать ему часами.

Арестовали его после того, как он ночью ограбил и пытался сжечь церковь. Это была маленькая часовня, служащая для горожан. Единственная в Ставрополе, после ухода полка со своим храмом. Тогда его кто-то увидел из местных, сбежалось несколько мужиков и Башку схватили. С ним еще кто-то был один, но он ушел, так как был потрезвее предводителя. А то, что все затеял именно Башка, никто и не сомневался.

Все знали, что он не просто человек не верующий, а прямо такой богоненавистник. Рассуждал он так. Это не наш Бог, а еврейский. Поэтому нам ему молиться не стоит. Лучше совсем никому, только не этому. Как-то, еще до ареста, он на рынке поспорил с диаконом того храма, который в последствии попытается сжечь. Ну как поспорил, стал