Баба Мила на этом месте сделала паузу и предложила остановиться и снова попить чаю. Мы были так заворожены рассказом, что согласились быстро, только бы нас не выставляли за дверь. Но ведь было уж поздно, и часы что-то били, и за окном ночь стояла, а так было хорошо и по-семейному уютно.

— Ну что же, если понравилось, то милости прошу в другой раз. Пусть наши встречи будут постоянными. А день и час позже назначим. Само всё решится, не загадывайте.

Когда мы вернулись домой, то, не сговариваясь, решили, что, наверное, не стоит зажигать свечи. Не то чтобы мы поверили всему, о чём рассказывала бабушка Мила, нет, более того, мы шутили про «свечные ужасы», но… вообще решили, что свечи, как и любой другой товар, нужно покупать у проверенных поставщиков. Без свечей праздник проведём. На этот раз.

— Меня задевает не то, что мы будем сидеть за столом без свечей и что праздник будет неполным. Со свечами уютней, и привычней… Причина. И запрет. По сути, нам запретили это делать. Напугали. Создали фобию. И вот мы боимся. Может, в этом дело? Атеистический терроризм, — рассуждал я на кухне.

— Ты же больше агностик, чем верующий, — напомнила Лариса.

— Я — агностик, когда слушаю бред проповедников о сотворении мира и подчинении воле мифического творца через посредническую контору церковь. Не верю я этой франшизе. Но когда праздник, то я за праздник, если это не варфоломеевская ночь и не культ принесения человеческих жертв в честь языческого божества.

— А что такое «варфоломеевская ночь»? — спросила Лиза.

— В году так…

— Тысяча пятьсот семьдесят втором, — подсказал мне старший братец Лизы, Миша-Всезнающий.

— Очень может быть… Я этот раздел истории плохо помню. Я тогда пару лекций пропустил из-за соревнований. Помню, что было это в праздник святого Варфоломея, в августе. В Париже. Тогда католики за ночь убили не менее тридцати тысяч людей, которые называли себя гугенотами.

— А гугеноты кто?

— А гугеноты — это не карлики, не чудища злобные. Такие же французы, как те, кто их убивал, только у них были другие взгляды на мир. Их за это убили. Там всё сложнее было, конечно. Такие имена всплывают в памяти: Екатерина Медичи, королева Англии Елизавета. Лиза. Король Генрих. Кальвин[2]…

— Их казнили?

— Нет… Гугенотские войны перед этим были. Вся Европа воевала: Франция, Германия, Англия, Швейцария… Никто в стороне не стоял. Что мы знаем о прошлом? Люди обрабатывали камень, потом металл, потом другой металл, потом усложнили техники… Вместе с этим менялись и мифы, философия. На смену мифологии «шлифованного камня» пришла «мифология металлов», самая богатая и сложная, не помню, у кого читал. Но потребность в мифах осталась. Они изменялись, время жизни любого мифа коротко. Над бабушкиными представлениями о Боге, живущем на облаке, смеялись старые атеисты.

— Атеисты это кто? — спросила Лиза.

— Атеистами называют людей, отрицающих существование Бога.

— Понятно.

— Но сегодня знания лишь расширяют возможности человека. Информация доступна тем, кто в ней нуждается. Вот книга. Её читают. Когда я изучал период становления советской культуры, то заглянул в архивы библиотек. В те времена от библиотек требовали отчёты: сколько читателей записано, что читают… Я выяснил, что читали мало — вроде записывались, а книг не брали. Может быть, и не записывались, библиотекари сами списки составляли для отчётности.

Библиотеки пустовали. Люди в своём большинстве не нуждались в знании абстрактном, в том, что они не применяют на практике. Да что там, помню, в студенчестве ездили на сельхозработы. В свободное время хаживали в сельскую библиотеку. Там замечательная подборка книг была, все классики, и русские, и зарубежные, но похоже, что книги эти до нас никто не открывал. Некоторые из них неразрезанные стояли. Люди сами лишали себя возможности видеть больше, чем они получали в результате опыта.

Представьте: огромное хранилище Информации — «знание абсолют»… Это не книга, это, если можно так себе представить в сегодняшних образах, «информация-программа». Ввёл значение — получил решение. Некий Творец — единственный космический программист. Познать все тонкости программы невозможно даже на статическом уровне, а она развивается, расширяется. Не угнаться. Если нам удаётся войти в эту программу, мы получаем ответ на свой вопрос. Как туда войти, непонятно. Но люди творческие называют вход «вдохновением». В науке, искусстве: дождался — получил.

— А свечи? Из этой же программы?

— Не знаю. Может — «вирусная программа»? Такая вот простенькая программка, и гадит, ломает, вводит в заблуждение, отвлекает от основного. Террорист-программа. Можно предположить, что в любом знании есть прореха временная. Если предположить, что «мир, вселенная» — это только болванка, на основе которой выстраивается колоссальный проект, то там всегда будет место для отставания развития одних частей от других. Это нормально.

Дитя развивается, и у него в момент роста естественны диспропорции. Так и при совершенствовании или развитии Вселенной появляются эти самые диспропорции. Творец, назовём нашего программиста так, — единственный, кто устраняет диспропорции, согласует элементы программы-информации, развивает её. Но наше время и Его время не совпадают. Для него — мгновение, для нас — века. Это и древние понимали. Но кому сегодня нужно создавать эти «программки-вирусы», вопрос.

Заморочил я голову себе и своим домочадцам. Ничего не понятно, одни вопросы.

Случилось так, что мы долго не встречались с нашей соседкой. Прошли многие праздники, как закладки в большой книге буден: листок, открытка, ленточка — всё равно. Уже новая осень, короткая и невзрачненькая, воровала у лета последние денёчки: днём даже жарко, а ночами холодно. Дачники-огородники стали возвращаться на зимние квартиры. Вернулась и бабушка Мила. Она стояла у лавочки, где, нахохлившись, сидели три женщины непонятного возраста в старушечьих платках и платьях.

— Всё убрала. Дверь закрыла. Теперь до весны.

— Бу-бу-бу… — бурчали тётки из-под платков.

— Варенья наварила, яблок нынче поменьше было, а вишни…

— Пи-пи-пи. — Три головы шевелили губами и соглашались.

— Дочери хочу отправить в Ленинград, в Петербург отправлю им варенья облепихового.

— Гр-гр-гр. — Платки надвинулись на глаза: то ли соглашались, то ли возражали.

Подошли мы.