— Ну и ладно, на месте посмотришь. Отправляешься ты завтра. Сегодня переночуешь в камере изолятора, уж извини, твоя келья занята. Вещи твои уже привезли. — Отец Серафим набрал воздуха в грудь, словно собираясь еще что-то сказать, но в самый последний момент решил промолчать.

— Что там еще? — Ивану надоели недомолвки.

Чего тут уже молчать, когда все и так настолько плохо, что дальше просто некуда.

— Ничего. Ничего особенного.

— В глаза мне смотреть, батюшка! — приказал Иван. — И не отводить взгляд. Ну? Что там еще в кармане? Какая фигня меня ждет впереди?

— Какая фигня? Не знаю я, что там тебя ждет. Предсказывать будущее — не богоугодное дело. Это тебе не ко мне нужно, а сам знаешь куда.

— Батюшка, я человек простой, не усложненный. Я же вижу, что вам так хочется мне еще кое-что поведать, что аж в носу чешется. На месте усидеть не можете, ерзаете, как школьник перед первым свиданием. Я завтра уеду, и, может быть, больше и не свидимся. И то, что сейчас лезет из вас, как, извиняюсь, дерьмо при расстройстве желудка, я ведь так или иначе все равно узнаю. Ведь узнаю же?

— Узнаешь, — кивнул отец Серафим.

— И лучше, чтобы от вас? Или все равно?

— Честно?

— Честно.

— Без разницы. Не сегодня узнаешь, так завтра.

— Давайте сегодня, батюшка, честное слово! — Иван засмеялся, надеясь, что смех получился естественным. — По старой памяти.

— По старой памяти? Хорошо, — словно решившись на что-то неприятное, сказал отец Серафим. — Позавчера комиссия пришла по твоему вопросу к общему мнению. К единогласному мнению. Светил тебе монастырь на пять лет с последующим определением на поселение.

— Единогласное, говорите?

— Единогласное. — Отец Серафим твердо смотрел в глаза Ивана. — Сверху пришло пожелание изолировать тебя навсегда.

— В смысле — изолировать? — Иван постарался придать голосу двусмысленность.

— Да. Вплоть до несчастного случая.

— Почему решили пожалеть? — спросил Иван. — И с каких хренов эти парни сверху прислушались к мнению комиссии? Только не нужно мне говорить о свободе совести в данном конкретном случае. Если кто-то может причинить вред, то…

— Они и не прислушались. Вначале пришло пожелание, потом указание. Затем — распоряжение с предупреждением. Стефан пригрозил отставкой — ему напомнили о бессрочном контракте. Я попытался прощупать варианты через свои старые связи — связи даже слушать не захотели. Жестко так все, резко и однозначно. Кстати, в этом деле вполне достаточно оснований для совершенно законного наказания. Ты человека похитил?

— Эту сволочь Джека Хаммера?

— Но ведь похитил. Опера Квятковского убил?

— Нет. Не убивал. Но если бы я успел — то грохнул бы.

— Ну, там еще, обряды, уклонение от дачи показаний, сотрудничество с Бездной… — Отец Серафим снова улыбнулся. — Достаточно у тебя всего. Более чем достаточно.

— И что же помешало? — серьезно спросил Иван.

— Ничего. Мое обращение, Стефана, отца Жозефа, между прочим, Игнат Рыков знаешь какой рапорт накатал? Я читал — плакал. И понятно ведь, что бессмысленно, что если там решили, то… Но мы отправили, напряглись, а сверху приходит рекомендация — пять лет изоляции плюс десять — поселение. Мы сразу и проголосовали. Сам знаешь — решения подобных комиссий не изменяются.

— Так откуда нарисовалась автономная область?

— Вчера. По требованию Центрального офиса Службы Спасения в Иерусалиме. Они имеют право отвода и рекомендации кандидатур для заполнения вакансий в зонах совместного проживания. Вот они и потребовали, чтобы ты был направлен именно туда. И в официальном статусе.

— Я могу отказаться? — быстро спросил Иван. — В конце концов, пятнадцать лет — не так уж и много. На поселении я быстро перевоспитаюсь, попаду под амнистию…

— Ты не понял, Ваня. Совсем не понял. Тебя ведь судили как штатского, но для того, чтобы выполнить запрос Бездны, тебя мобилизовали. Такие дела.

И все равно, что-то Шестикрылый не сказал. Смотрит в глаза, разве что не подмигивает. Хочет, чтобы Иван все сам понял. Сам. В конце концов, Иван ведь может отказаться от выполнения мобилизационного параграфа, огрести санкции с епитимьей, отработать в двукратном размере в какой-нибудь лечебнице, если пойдет на принцип.

— Пока ты служишь, приговор висит в воздухе. Как только ты уйдешь со службы — отправишься на перевоспитание. Доступно?

Что же ты недоговариваешь, подумал со злостью Иван. Намекаешь изо всех сил, а не говоришь.

— Я могу идти отдыхать? — спросил Иван, вставая со стула.

— Иди. Завтра утром тебя отвезут в Хайфу, а там — на корабль. И…

— Но до утра я еще могу передумать? — уточнил Иван.

— Иди отдыхай, — сказал отец Серафим. — И не делай глупостей.

Иван вышел в коридор. Странно, вертухая нет. Даже непривычно, что никто не идет следом, положив руку на электрошокер. И ведь всех предупредили, даже сержант у решетки перед лестничной клеткой ничего не спросил, молча открыл дверь, молча лязгнул ею за спиной Ивана.

И в камере произошли изменения. Появилась постель с нормальной простыней, а не той хлипкой фигней, исключавшей возможность сплести лестницу или веревку для побега. И стоял на откидном столике электрочайник. И фарфоровая посуда, и даже нож лежал, как напоминание о том, что вот она — свобода. Что теперь Иван Александров человек свободный. В разумных пределах, естественно, но свободный. И даже может, в принципе, себе вены вскрыть по свободе и на досуге.

Иван взял в руку нож, покрутил. Нет, не может Ванька-Каин вскрыть себе вены. Не сразу. Нож стальной, но тупой. Как говаривал дед Ивана Александрова, таким только лягушек душить. Объевшихся жаб.

Пока наточишь о край унитаза, не меньше недели пройдет.

Блин, спохватился Иван, это ж теперь можно и лежать сколько угодно на койке. Вот лечь, посмотреть с вызовом в сторону двери. Или лучше не на дверь, а глянуть на видеокамеру наблюдения в углу. Показать средний палец.

Свобода!

Хотя, какая тут свобода, если ты мобилизован и завтра отправишься к месту несения службы по рекомендации Дьявола и его приспешников. Что должны были чувствовать члены комиссии, которые с риском для собственных карьер бились за спасение жизни Ваньки-Каина, а оказалось, что Бездна может в этом смысле куда больше?

И, кстати, если Иван будет служить по желанию преисподней, не значит ли это, что будет он это делать ей во благо? Какой замечательный богословский узелок! Прямо хоть диссертацию пиши!

Иван заложил руки за голову, закрыл глаза.

Может, все-таки собрать вещи да уйти отсюда? Ну что, не найдет он где переночевать в Святом городе? Найдет. Иван даже хотел встать с койки, но глаза было открывать лень. Здесь хорошо, прохладно, кондиционер работает. А там, на улице… Жара. И хорошо еще, если без ветра, перемешанного с песком. И еще почему-то казалось Ивану, что не выпустят его сегодня из изолятора. Проверять эти свои подозрения Иван не собирался, но знал почти наверняка — не выпустят.