— А?! Что? Андрей? Передавал? Да нет! Как же он передаст?

— Гм! В самом деле. Ну так как?

— Даже не знаю. Это, конечно, заманчиво. Перспективы «Катоки» многообещающи, но у меня двое детей. А там, говорят, не совсем безопасно.

Мальцев укоризненно покачал головой.

— Бабьи сплетни. Устаревшая информация. Территория «Катоки» охраняется как наша государственная граница. Мышь не проскочит. Нет, я не настаиваю, — с добродушием в голосе заметил Василий Игнатьевич, — просто ты на хорошем счету, отличный специалист, а живешь в коммуналке. Не за что мне, понимаешь, зацепиться, чтобы поставить на месткоме вопрос о выделении тебе изолированной квартиры. Ведь у нас все хорошие специалисты. А если ты в Анголу съездишь, всего-то месяца на три, вот и будет у меня отличный предлог. Ты меня знаешь, я так вопрос поставлю, что считай из Анголы прямиком в квартиру въедешь.

Роман Уманцев глубоко и прерывисто вздохнул:

— Да я ничего. Согласен, что заманчиво там поработать. Да вот жена, дети…

— Короче, ночь на обдумывание.

— А с женой можно посоветоваться?

— Фу!.. — поморщился Мальцев. — Ну откуда эта привычка советоваться с женами? Тебе предлагается дело, отчасти возможность совершить что-то значительное, то, чем можно гордиться. А ты — с женой посоветоваться. Ну ты можешь себе представить, чтобы генерал перед сражением или партийный секретарь перед принятием решения шел за советом к жене. Ну что она понимает! Вот скажи, что?

Уманцев кивал головой, пожимал плечами, но резонного ответа не нашел.

— Я тебе одно скажу: никто кроме нас с тобой не должен знать об этом разговоре.

«Вот ведь все равно своей бабе расскажет. Ой, мельчают мужики. Ой, мельчают. Чуть что — с женой посоветоваться», — негодовал в душе Мальцев.

— Ну иди! — положил он руку на плечо Уманцеву. — И много не думай. Что тут думать, ехать надо.

* * *

Уманцев вышел встревоженным. Глаза его блестели, сердце учащенно билось.

«Ехать — не ехать?! — кусал он губы. — Андрей, так тот с радостью поехал. Мир, говорил, посмотрю. А то только командировки в Якутию, надоело».

— Ну а там-то, что? Ведь война. Могут убить, — вспомнил Роман не столь давний разговор с другом.

— Да ладно, убить! — отмахнулся Андрей. — Там мир, другой мир, понимаешь? Ну, — он понизил голос, — тот, другой, запретный для нас. Мы — это кусок земли, окруженный со всех сторон колючей проволокой, а там — весь остальной мир.

— Тоже мне нашел, что смотреть. Отсталая, да еще разрушенная войной страна.

— Что ты понимаешь! — возмутился не на шутку Андрей. — Там были португальцы. Завоеватели! Там остался дух авантюристов, там свобода!

«Сердце Африки пенья полно и пыланья,

И я знаю, что, если мы видим порой

Сны, которым найти не умеем названья,

Это ветер приносит их, Африка, твой!»[2] —

с горящими глазами, прерывающимся от волнения голосом продекламировал, тем не менее не забыв понизить голос, в курилке на лестничной площадке между последним этажом и чердаком Андрей.

Роман усмехнулся:

— Это, наверное… — пытаясь вспомнить, почесывал он подбородок, тот поэт, который был запрещен.

— Да тот! И знаешь, сколько еще их таких, запрещенных!

Уманцев перегнулся через перила, чтобы посмотреть, никто ли не подслушивает их снизу.

— Слушай! Хочешь со мной? — Андрей попросил жестом не прерывать его. — Я уже придумал, как. Я скажу, что ты необходим. У тебя есть интересные разработки…

— Нет! — категорически отказался Роман. — У меня дети. Нет!

— Как хочешь, — разочаровано протянул Андрей. — Но только такая возможность может больше не представиться за всю твою жизнь. Так и просидишь за решеткой.

— Сейчас уже есть подвижки в отношениях с Западом. Перестройка, все-таки, — заметил Уманцев.

— И ты в это веришь? Рома, очнись! Тебе тридцать четыре года. Ты ничего кроме своего городка на Кубани, Москвы, Сочи и Якутии не видел.

— Но я многого добился. Остаться после окончания института в Москве, это не так-то просто.

— Ну и я остался. А дальше, что?

Андрей Варичев уехал. Роман какое-то время в глубине души завидовал ему.

«Вот если бы мне приказали поехать в Анголу, я бы поехал. А так?..» — злился Уманцев на собственное малодушие.

И вот теперь ему приказали. Нет, конечно, он может отказаться, только тогда Мальцев его выживет из лаборатории, и он никогда не получит нормальной квартиры. И вскользь брошенный Андреем вопрос: «А дальше, что?» — отчего-то завис у него в мозгу.

— А и вправду, что?

Невероятно быстро, точно одно мгновение, не яркое и блестящее, а до умопомрачения однообразное, промелькнули тринадцать лет.

— Да, тринадцать, — возвращаясь домой, время от времени озадаченно повторял Уманцев.

В день свадьбы веселая, таящая радостные сюрпризы жизнь как-то неожиданно после очередного бокала шампанского вдруг развернулась перед ним, и он увидел бесконечно однообразную серую равнину…

Тогда не поверил. После не хотел замечать, что странное видение во время торжества было не последствием выпитого, а свадебным подарком-предостережением его Судьбы. Жизнь шла день за днем, и он переходил из одного дня в другой, не задумываясь. Нарочито остро радуясь мелким удачам и без устали повторяя про себя, что у него замечательная семья.

Нет, ну а в самом деле?.. Ему вспомнились его же мысли, когда он сидел во главе стола и его величали женихом.

— В самом деле! — воскликнул он, не выдержав поддразниваний Андрея. — Все так живут! Вон дядя Леша с тетей Аней как отплясывают, какие у них радостные лица. А ведь им уже за сорок. А у маминой сестры скоро серебряная свадьба. Да и чего еще надо желать? И какой толк с того, что ты чего-то хочешь? Окончим мы один институт и будем работать на одном предприятии или, если повезет, в лаборатории. Только и разница, что ты чего-то там хочешь, а я нет, я — доволен!

— И правильно! — навалился на него всем телом сильно подвыпивший дядька со стороны отца, услышав его последнюю фразу. — И надо быть довольным. Вот как мы! Разве мы плохо живем?

Роман запутался: сначала кивнул, а потом, спохватившись, воскликнул:

— Да нет, конечно же, хорошо!

Дядя Леша, в понимании Романа, был образцом для подражания: выбился в Москву из маленького кубанского городка, получил трехкомнатную квартиру на окраине, в квартире — гарнитур, ковры, хрусталь всякий. Жена, пышногрудая и широкобедрая казачка тетя Аня, сын, подросток, дочь, ее муж и полуторагодовалый ребенок.